Владимир Свержин - Малиновка под колпаком

– Да, я знаю, сын мой, знаю, – поспешил остановить его нервно вздрогнувший страж. – На то воля божья, чтобы человек разговаривал людским языком, а овцы блеяли. Не уподобляйся же неразумному животному.

– Это как же так, моя овечка – и неразумная?! – возмутился Мач. – Другая, поди, молчала бы. А моя так сразу: «бе-е». И я ее нашел!

– Все же не стоит оглашать дом божий столь непристойными для человека звуками.

– А, ну это да, это конечно, – закивал пастушонок. – А хотите, я в другой раз саму овечку приведу? Ей-то, поди, можно, она ж не человек. Она такая милая, кудрявая, ну точно ангелочки у вас. И голосок такой нежный, как она выводит: «бе-е». Заслушаться можно! Так я, стало быть, вдругорядь приведу? – Мач явно был доволен внезапно посетившей его идеей.

– Ни в коем случае! – Привратник едва удержался от неподобающей лицу духовному гневливости.

Кто знает, как долго ему бы это удавалось, но тут явилось спасение в лице служки, пригласившего гостей к его преподобию.

– Пойдем, сын мой, – сказал брат Тук и направился внутрь, подталкивая впереди себя вошедшего в раж пастуха. – Ты ступай, порадуй отца настоятеля своей находкой, а я пока наведаюсь в храм, помолюсь Святой Деве за твою душу грешную.

В соборе было пусто. Клирики, привлеченные сообщением о чудесном обретении святыни, устремились к апартаментам отца настоятеля, чтобы хоть одним глазком увидеть ее и услышать хоть краем уха рассказ о невероятной, чудодейственной находке деревенского пастушка. Наиболее наивные предвкушали, какая благодать снизойдет теперь на обитель. Иные же, более практичные, в уме считали барыши, которые должен будет принести наплыв паломников.

И потому храм был пуст, если не считать отрока из Ноттингемского замка, частенько бывающего здесь, дабы преклонить колени пред образом Святой Девы. Завидев вошедшего отца Тука, он, ни слова не говоря, скользнул к выходу и затаился там, наблюдая за двором. Причетник же, благословив его по пути, быстрым шагом прошел в ризницу и вскоре вернулся, но уже без узелка.

– Отец мой, – остановил его паренек, когда причетник из Компенхерста покидал храм, – но ведь мы совершаем грех.

– Сын мой, – брат Тук положил тяжелую ладонь на плечо юнца, – то, что ты именуешь грехом, является таковым лишь для тех, кто именно так его видит. А видят его так, поскольку таково их желание или же предел разумения. И если второе заставляет пожалеть скудоумцев, то первое само по себе греховно. Тот, кто видит зло во всем, что его окружает, имеет прямую склонность ко злу.

Если благое дело требует отступления от прямого, нахоженного пути, то следует вспомнить: не так ли поступил Отец Всеблагой, насадив древо познания добра и зла в саду, где обитали слабые разумением, простые и невинные Адам и Ева. Задумайся над этим, сын мой, и да пребудет с тобой мир.

Брат Тук перекрестил юнца и отправился к резиденции аббата.

– Ну что? – поинтересовался он, когда Мач наконец выбрался из любопытствующей толпы. – Отблагодарил ли тебя отец настоятель?

– О да! – закивал пастух. – Он сказал, что, поскольку навершие сие суть не земное сокровище, но духовное, то он благословляет меня и повелит служить мессы за мое здравие до скончания лет.

Брат Тук почесал тонзуру.

– Так вот, глядишь, и впрямь не грех…

Шериф Ноттенгемский ходил по комнате, возбужденно жестикулируя.

– Вы же понимаете, Роб, завтра отряд, сопровождающий золото северных графств, будет в Ноттингеме. Кстати, мне сегодня доложили, что возглавляет его не кто иной, как Гай Гисборн – мерзавец, передавший доброго короля Ричарда в руки герцога Австрийского и получивший за это хлебное место при казне. Если к завтрашнему дню он и его люди доберутся до замка, то наш план окажется под угрозой. Сами понимаете, у этой гнусной крысы особые полномочия. Я уже не говорю о том, что сэр Гай блудлив, как жеребец, и появление его на турнире в честь дня рождения Мэриан может плохо кончиться.

– Вам не о чем беспокоиться, сэр, я обо всем позаботился, – улыбнулся Локсли. – К завтрашнему дню никакого Гисборна в Ноттингеме еще не будет.

– Быть может, вы мне скажете, почему? – Барон Фитц-Уолтер удивленно поглядел на друга и, наконец, уселся, к радости собеседника, уставшего от мельтешения перед глазами.

– Как вам известно, этот негодяй, возомнивший себя потомком Хенгиста [2]и потому рядящийся в конскую шкуру, отчаянный лошадник и безумно гордится белоснежным арабским скакуном, вывезенным в качестве трофея из Святой земли. Завтра утром его постигнет жестокое разочарование в жизни. Мало того что коня не окажется в стойле, так еще и следов копыт вокруг не обнаружится.