Олег Тарутин - Потомок Мансуровых

- Ну и? .. - замерла очередь.

- Вот вам и ну... Четыре академика, пять докторов наук - в смолу!

Миша глянул гневно и презрительно. Плюнул Миша и растер.

Ржала очередь, заходилась, постанывала.

Смеялась Лизавета, с благодарностью глядя на фон Брауна мокрыми глазами.

- Ржете? - горько спросил тот. - А мне отвечать. Копать под меня уже начали. А счетов-то за телефон?

Михаил взял освободившуюся кружку и, напрочь забыв обо всех своих ответственных горестях, пошел к Ковригину, издали помахавшему рассказчику вяленой рыбиной.

Теперь кружки освобождались быстро. Теперь мой, Лизавета, да наливай-времени порядочно натикало. Пухину-кружку, Сане тощему-кружку, вот и мне-кружку.

Тут, пожалуй, и уместно мне будет представиться. Зовут меня Кириллом Суриным, Кириллом Ивановичем, если хотите. Впрочем, по имени-отчеству называют меня, несмотря на мои тридцать три года, редко, и я к этому настолько не привык, что даже ухо режет. Что еще? Вот ведь никогда себя не описывал...

Впрочем, писал же я автобиографию, да еще сколько раз, и в зеркале себя видел, так что уж как-нибудь... Значит, мне тридцать три.

Русский. Ленинградец, и родился, и прописан.

Рост чуть выше среднего. Портрет? Физиономия вроде бы ничего себе, так, средняя. Правда, знакомым моим женщинам даже нравилась она, по частям: кому глаза, кому брови, кому форма ушей. Находили в них что-то оригинальное. Но скорее всего, это плод их воображения при общем хорошем ко мне, холостяку, отношении.

Если и есть в моем лице что-то оригинальное, так это- рисунок морщин на лбу. Тут уж не поспоришь: ничего подобного ни у кого я еще не видывал, хотя с детства, можно сказать, разглядываю людские лбы на предмет морщин очень внимательно. Морщины мои прямо-таки не морщины, а прорубы какие-то: исключительно резкие и глубокие. Но и это бы еще ничего. Дело в том, что начертание их в точности соответствует латинскому "зет": две параллельные линии, соединенные наискось, и третья короткая линия посередине. А по обеим сторонам ее, через перерывы - продолжение.

Удивительно, правда? Самое же интересное, что и длина крайних черточек абсолютно одинакова, я измерял: тик в тик. И появились они, эти самые морщины, у меня как-то вдруг, еще в школе, гораздо раньше, чем положено по возрасту.

Вот из-за этих морщин... Хотя стоп - речь об этом впереди. Могу сообщить еще, что живу я на этой самой улице, домов за пять от упомянутого ларька, а день этот был предпоследним днем моего отпуска. Пива же я не ахти какой любитель и человек в этой очереди случайный, хотя всех тех, о ком рассказано, знаю давно.

Да, чуть не забыл: работаю я инженеромлесоустроителем. Жизнь наша-почти как у геологов: зима в городе, лето в поле, что понашему означает в тайге, черт те где. Стало быть, в городе летом никогда я не бываю.

А в этом году... Впрочем, речь об этом опятьтаки впереди.

Ну так вот. Отошел я с кружкой, прислонился спиной к дереву, пью себе не спеша.

Смотрю на сломанную ветку, и почему-то ужасно мне ее жаль. Шелестят на ветру листья веселым шелестом и не знают, не чувствуют, что обречены они, что почти мертвы. И никуда им от этого не деться, и ничего не изменишь, так уж получилось... Вдруг чувствую, трогает кто-то меня за локоть, легонько так, и покашливает вежливо. Оборачиваюсь-сосед мой по очереди, тот, что за мною стоял. Маленький, сухонький такой старичок. На головеседой ежик, седая бородка, седые брови, а под бровями - щелочки белесых глаз. Одет чрезвычайно тщательно: от крахмального воротничка и галстука до сияющих черным глянцем туфель. Профессорский облик. Этакий "батенька мой", вот именно. Я еще удивился, помню, зачем он тут? Неужто такой любитель?

Серьезно так стоял, с достоинством, и над рассказом фон Брауна не смеялся, не гоготал, как все мы.

Ну, стоит он передо мной, в одной руке зонтик, а другой рукой меня за локоть трогает.

А где ж его кружка, простите? Стоял, стоял - и на тебе...

- Молодой человек,-говорит профессор, - не будете ли вы столь любезны, чтобы уделить мне минутку внимания?

Вот ведь излагает, надо же...

- Да нет, вы пейте, пейте, ради бога, - всполошился он и ладошкой затряс протестующе, когда я опустил руку с кружкой. - Вы допейте это, - и кивнул на пиво с брезгливостью.

Я допил, конечно, только быстрее, чем собирался. Отдал кружку в окошко, смотрю на этого накрахмаленного. Тут он опять трогает меня за рукав, легонько и вежливо, но при этом настойчиво направляет в конец улицы, что неподалеку от ларька упирается в канал.