Олег Тарутин - Потомок Мансуровых

- Дурак! - обиделась Волхова. - Вот дурак-то!

- Да ведь в пятницу мы с тобой чуть в кино не опоздали из-за парикмахерской твоей, из-за укладки. Да что я говорю, Люська! Ведь косу ты носила восемь лет назад, еще в институте, до замужества еще!

Волхова смотрела на меня непонимающе, и не удивление, а испуг был в ее глазах.

- Еще до чего... что? Что ты говоришь такое, Кирка? Какое замужество? Когда мы с тобой успели пожениться?

- Со мной?! - крикнул я, схватив ее за плечи. - Что ж ты, что же ты!

- Ну успокойся, успокойся, миленький!Люська взяла мою руку, прижала ее к щеке. - Как же мне сказать по-другому, если я тебя люблю. И ты меня любишь. Ну, как может быть иначе?

- Люська, Люська, а Кокуров?

- Что-Кокуров?-она смотрела на меня с изумлением. Она даже руку мою выпустила от полного непонимания. Она не помнила Кокурова! Кокурова тромбониста из филармонии, Кокурова - мужа, Кокурова - бывшего мужа. И сумасшедшим казался ей мой вопрос.

- А Дарья?

Волхова побледнела. Она медленно взяла мое лицо в ладони и притянула его к своему.

- Я всегда мечтала, - сказала Волхова хрипло, - если у меня будет дочь, назвать ее Дарьей. Что ты знаешь, Кирка? Что я натворила, не ведая того? Что я могла сделать непоправимого, если я люблю тебя. Тебя! Только тебя, каждой клеткой, каждое мгновение!

Лицо ее было мокрым от слез, губы дрожали. Родное, единственное на свете лицо... Но не это лицо видел я тогда, в пятницу. Это лицо было у Люськи в юности, восемь лет назад.

И конопатинки эти, которых потом не стало...

- Да посмотри на меня хорошенько, Люська! Неужели ты ничего не заметила? Ничего не видишь? Посмотри!

- А что я должна увидеть, Кирка? Ты - это ты. Ты! Что ты меня пугаешь, дурак несчастный!

Она целовала и целовала меня, и лицо мое стало таким же мокрым и соленым, как у нее.

- Ну как же... - бормотал я. - Но я-то как же? Люсенька... Ведь прожил же я эти восемь лет! Я же помню все, день за днем помню! Который теперь год, ты знаешь, Люська? - Я цеплялся за реальные даты, за воспоминания, которые были реальностью. Я цеплялся за них отчаянно, как цеплялся когда-то за ветви свисавших над водой лиственниц, когда хлебнувшая дождей, хрипящая река волокла мой продранный клипер-бот вдоль скользкого берега к повороту, к перекату, за которым - амба.

- Который теперь год, Волхова?

- Молчи, - сказала она, - молчи, ради бога.

Я замолчал. Я притянул Люськину голову к груди. Она уткнула лицо мне в свитер и затихла, и слева там вдруг потеплело от ее дыхания.

И стало мне тогда спокойно и хорошо. И все быдо на своих местах. -Все было как надо.

Люська что-то тихонько бормотала мне в сердце: то ли говорила, то ли напевала. Я тряхнул ее слегка за плечи, и она подняла на меня улыбающиеся глаза. Я подмигнул ей. Львиный круп с чугунной веревкой хвоста попался мне на глаза. Я поцарапал его ногтями, и легкая дрожь прошла по ожившей шкуре, а кисточка хвоста слегка дрогнула. Люська фыркнула и тоже пощекотала зверя, и другие львы с тумбочек напротив глядели при этом на нас неодобрительно.

- Ну, куда ж мы теперь? - спросил я. - Куда бы ты хотела? Только ведь ночь...

- Ночь, день-какая разница,-пропела она беззаботно - А кстати, теперь вечер.

А ведь действительно вечер. Вот на улице, что идет от мостика, - толпа на автобусной остановке. На углу поближе гудит компания гитарно-песенная. Где-то недалеко трамвай заскрежетал, наткнувшись, должно быть, на остановку. Человек на мосту окурок в воду выщелкнул, на нас оглянулся. Топай, топай, дядя. .. Вечер. Но ведь ночь же была! И тот, первый, на которого натолкнулся я на улице, был ночным. Спички еще спрашивал. Н-да...

- Бедненький, - поглядев на меня, вытянула губы Люська, - все ты перепутал! - Она погладила меня по голове. - Ну ничего, сейчас мы тебя развеселим. Слушай, Кирка, пойдем со мной на соревнования, а? Ну, Киранька! - умоляюще потянула она меня за рукав. - Ты иге сто раз обещал, ну пойдем! Посмотришь хоть, что я могу. А то все хвалят, хвалят, а ты не посмотрел ни разу. Ну, миленький! Для кого же я стараюсь? Все стараюсь, стараюсь, - она тащила меня за руку по мосту,-ДО мастера почти достаралась, а ты...

Она занималась фехтованием, и раньше, до меня, ни о чем, кроме своей рапиры, и думать не могла. Там, где мы встретились впервые, в разгаре какой-то вечеринки, увидел я ее такой: стоит девица, голова вскинута, словно под тяжестью толстенной русой косы, глаза насмешливо прищурены, одна рука поднята над головой, а в другой руке, как рапира, покачивается длиннющая рейсшина, направленная в центр некоего живота: защищайтесь, граф! А польщенный граф похохатывает и ручки - вверх, сдается на милость. И охают все, и ахают, и просят сводить на соревнования: посмотреть-поболеть.