Герберт Уэллс - Пища богов (пер. Тан)

В настоящее время его, видимо, занимало не самое дело, не силы, друг с другом борящиеся на жизнь и смерть, а вопрос о том, как это все будет принято «парламентским большинством» — единственной реальностью, доступной его пониманию. Ему надо было или разбить гигантов, или утонуть в толпе, отказаться от власти, то есть перестать олицетворять собою парламентское большинство. Несмотря на неудачу, на грубые ошибки, на невозможность непоправимых общественных бедствий, несмотря на то, что руки его были уже обагрены кровью и могли обагриться ею еще более, он все-таки не терял надежды, даже верил, что речами, разъяснениями, определениями, постановлениями можно поправить дело, и разорванную цепь можно вновь сделать целой. Он был поражен и огорчен, без сомнения, а кроме того, страшно утомлен и измучен, но… если бы только сохранить свое влияние на большинство, если бы опять уговорить…

Пока Катергам говорил, Редвуду казалось, что тот то расширяется, то съеживается, то удаляется, то приближается. Собственная роль Редвуда при этом свидании оказалась самой ничтожной. Он едва имел время вставлять односложные фразы, вроде: «Это неправда!», «Нет», «Вольно же вам предполагать это!», «Зачем же вы тогда начинали?»

Сомнительно, однако, чтобы Катергам слышал эти фразы. Речь его обходила выражения Редвуда, как река обходит скалу. Этот невероятный человек стоял в своем официальном кабинете в своей официальной позе и говорил, говорил без конца. Говорил красиво, убедительно, не переставая ни на минуту, как бы из боязни, чтобы во время паузы не ворвалось в его соображения что-либо постороннее, противоречивое, и не воплотилось, таким образом, в слово — единственное воплощение, которое он понимал. Стоял он среди банального и слегка подержанного великолепия казенной обстановки, в которой его противники один за другим изнемогали под тяжестью веры в парламентаризм. Монотонно покачиваясь и постукивая по стеклу, один только лист гигантского плюща затемнял снаружи своей тенью всю комнату.

Чем более он говорил, тем более речь его казалась Редвуду лишенной содержания. Понимал ли этот человек, что, пока он тут говорит, вселенная не перестала жить? Понимал ли он, что непобедимый прилив гигантизма и за это время не переставал разливаться по земной поверхности? Да полно, знал ли он кроме всего этого, что время существует не для одних только парламентских прений и что за пролитую кровь имеются и другие наказания, кроме парламентской цензуры.

Редвуду страшно хотелось наконец прервать этот безудержный монолог и вернуться к делу, к здравому смыслу, к осажденному лагерю, где находился его раненый сын. Ради сына он и терпел до сих пор безудержное красноречие Катергама, но теперь начинал уже чувствовать, что еще немножко — и оно отвлечет его внимание в сторону, загипнотизирует, усыпит. С голосом знаменитого оратора приходится бороться физически, как и с пассами гипнотизера.

В том освещении, которое Катергам придавал фактам, они бледнели и терялись, как в тумане. Легко было совсем потерять их из виду.

Что, собственно, говорил этот человек?

Все — и ничего. Очень пространно, очень картинно и очень пусто. Много было сказало относительно кровопролития — как оно неуместно, нежелательно, вредно. Много было сказано относительно гигантизма — как он уродлив, противен природе, недопустим. Но все это не имело никакого практического значения и ни к чему не вело. Главный пункт речи Катергама состоял в предложении сойтись на компромиссе.

Он предлагай гигантам сдаться на капитуляцию, уйти из общества маленьких людей и образовать свое собственное.

— Но где же? — едва успел вставить Редвуд.

На этот раз красноречие Катергама, ударившись, о препятствие, потекло по другому руслу. Взглянув в первый раз в лицо Редвуду и придав своему голосу самую убедительную интонацию, он начал разглагольствовать о прелестях и удобстве такого отдельного жития, а что касается места, которое может быть отведено, то это он считал вопросом побочным, подлежащим решению впоследствии. Закончил он требованием, чтобы «Пища богов» производилась только там, где будут жить гиганты.

— А как же принцесса? — вставил Редвуд.

— Ну, принцесса — дело особое; наш разговор ее не касается.

— Но ведь это же нелепо! — воскликнул Редвуд.

— Об этом мы поговорим после. А теперь, так как мы согласились, что производство Пищи должно быть прекращено…

— Я ни в какие соглашения еще не входил, — прервал его Редвуд.