Марк Каганцов - Байки о «Скорой»

Однажды, проснувшись, как обычно, раньше всех, потому что мне нужно было раньше всех уходить на работу, я отправился умываться. Мама поднялась, чтоб сказать, чем мне завтракать, и прилегла на мою постель, укрывшись с головой, лишь часть волос виднелась из-под одеяла. Отец, проснувшись и увидев укрытую фигуру на моей постели, решил, что я проспал, и кинулся будить «меня», вцепившись в ненавистные волосы. Мама с криком вскочила. Отец, за всю их совместную жизнь не обидевший маму даже словом, оторопел, увидев свою ошибку, и долго перед ней потом извинялся.

На следующее утро я, проснувшись, обнаружил у себя на голове сплошную сухую корку. Отец намылил мне спящему голову. Пришлось срочно мыть голову, потом сушить волосы, фенов тогда не было, в результате я опоздал на работу.

Я страшно обиделся на отца и ушел из дому. Жил у приятеля, домой не заходил и не звонил. Отец звонил мне на работу, я не подходил к телефону. Только спустя больше месяца мама все же уговорила меня вернуться, сказав, что отец очень переживает, что у него часты сердечные приступы и гипертонические кризы. Когда я вернулся, отец сказал, что он поступил неправильно, но я тоже хорош. Прежней теплоты общения у нас уже не было. Вскоре я уехал на подготовительные курсы, затем — поступление в институт, сельхоз работы студентов в колхозе, первый семестр — в общем, домой я появился только в следующем году на зимних каникулах.

Отец писал длинные трогательные письма. Обида на него прошла. Я тоже старался писать почаще. Когда я учился на втором курсе, с отцом случился инфаркт. Я, ни у кого не спрашиваясь, тут же улетел домой, потом имел за эту самоволку большие неприятности в институте. Отец с гордостью демонстрировал меня своему лечащему врачу — вот, мол, у меня скоро будет свой собственный врач. Когда с отцом случился повторный инфаркт, шла сессия, и поступить, как в первый раз, я не решился, о чем очень жалею — отец умер, не дождавшись меня. Как на грех, я за 20 дней до его смерти, закрутившись, забыл послать поздравительную телеграмму на его день рождения.

Я часто вспоминаю отца. Иногда он мне снится. Своего первенца я назвал его именем. Я посвятил отцу несколько стихотворений и рассказов и обе книжки своих стихов. Часто рассказывал о нем своим сыновьям. Разве это может возместить недоданное мною ему при жизни? Вечная память.

— А вкусная все-таки штука — маракуйя, — сказал я однажды на дежурстве Матыцкому.

— А что это такое? — спросил он.

— Фрукт такой тропический.

— А на что она похожа по вкусу? — спросил он, заинтересовавшись.

— На гуайяву, — не моргнув глазом, ответил я.

— А гуайява?

— На авокадо.

— А авокадо?

— На манго.

— А манго?

— На батат.

— А батат?

— На киви.

— А киви?

— На бергамот.

— А бергамот?

— На этрог.

— А этрог?

— На лайм.

— А лайм?

— На памелу.

— А памела?

— На шидек.

— А шидек?

— На нектарин.

— А нектарин?

— На маракуйю!

— Врете Вы все. Таких фруктов не бывает!

Мы, действительно, в те времена таких фруктов не то что не пробовали, но даже не слыхивали про них. Я сам узнал про эти названия совсем недавно.

— А вот и бывает!

— Спорим!

— Спорим!

Мы поспорили на бутылку коньяка.

— А теперь на — попробуй!

И я протянул ему упаковку только что появившегося в продаже йогурта с маракуйей.

Коньяк мы с ним вместе распили в нерабочее время.

Эту историю, хохоча и перебивая друг друга, рассказали мне с женой, будучи у нас в гостях, моя одноклассница и ее муж.

Стояла очень морозная зима. Было жутко холодно и на улице и в квартирах. Задержавшись на работе, муж вернулся домой за полночь. По дороге он сильно замерз. Жена уже спала, укутавшись одеялом с головой. Не включая света, быстро раздевшись, он нырнул под одеяло. Чтоб согреть свои озябшие ноги, он протянул их к ногам жены и вдруг, вместо ее гладкой кожи, почувствовал косматую шерсть. От неожиданности он в ужасе с криком вскочил с постели. От его вопля проснулась жена. Тут все и выяснилось.

Муж позвонил, что задерживается, чтоб жена его не ждала и ложилась спать. Она никак не могла согреться. Не помогали ни пуховое одеяло, ни шерстяная кофта, надетая поверх теплой ночной рубашки, ни толстые вязаные носки. Она вспомнила, как муж как-то раз сказал: «Ты бы еще в пимах в постель залезла!» И она надела пимы. Это — легкие меховые сапожки, которые шьют из камуса — шкурок с ног оленя. Прямо в пимах она легла в постель и, укутавшись одеялом, наконец, согрелась и заснула. Проснулась от крика мужа.