Марк Каганцов - Байки о «Скорой»

— Я не балуюсь, а пытаюсь удавиться, — ответил я, — если б Вы знали, что ждет меня дома за Вашу двойку! Уж лучше сразу покончить со всем этим.

Милейшая интеллигентная Раиса Ильинична Курзон смертельно напугалась, принялась меня уговаривать, позвонила отцу на работу, умоляя его не обращаться со мной жестоко, чему отец был несказанно удивлен.

Каждый раз, когда я огорчал отца, он, со свойственным ему юмором, говорил: «Два человека сгубили мне жизнь: ты и Сталин», именно в таком порядке. К сожалению, меня тогда не очень интересовало, что ему пришлось пережить в лагерях, и я его об этом не расспрашивал.

Особенно часто я огорчал отца в подростковом возрасте. Курение, дерзость, юношеский максимализм ему во мне не нравились. Когда мне исполнилось 13 лет, отец сказал мне: «Помни, что теперь ты сам отвечаешь за свои поступки перед Богом и перед людьми».

Одной учительнице, поступившей, по нашему мнению, несправедливо, мы отомстили следующим образом: во-первых — облили входные двери ее квартиры и коврик у дверей валерьянкой — там собрались и орали все окрестные кошки и коты, во-вторых — расклеили по всему городу объявление: «Срочно недорого продается пианино. Обращаться в любое время. (Далее — ее адрес и телефон)». Пианино в ту пору — страшный дефицит, так что у нее была веселая неделя.

Однажды мой одноклассник Юра Петров притащил в школу порнографические любительские фотографии, грязные и плохого качества. Секс в стране был в то время под запретом, а интерес к нему в юности извечен и запретный плод сладок. Юрка отдал мне эти фотки в обмен уж не помню на что. Тайком налюбовавшись, я задумался, а куда же я их спрячу? Ничего лучше не придумав, я спрятал фотографии за титан в ванной. Однажды они оттуда вывалились, и мама их нашла.

— Это твое? — спросила она у меня.

Я — дурак в ответ категорически отрицательно замотал головой. Тогда она пошла к отцу.

— Яша, — сказала она громко, так, чтобы я слышал, — Марик говорит, что это не его, значит, это твое?

В такой ярости я не видел отца никогда, ни до, ни после.

Когда в 8-ом классе встал вопрос о комсомоле, школа боролась за 100 % охват, да и мы уже знали, что без членства в ВЛКСМ поступать в институт бесполезно пытаться, требовалась обязательная рекомендация пионерской организации, то есть нужно было в ней восстановиться. Приятели, исключенные из пионеров за пьянку, предпочитали сделать это по-тихому. Я же потребовал и добился публичного повторного приема, то есть, по сути, устроил «комедию».

Собираясь поступать в мединститут, я, единственный из всех мальчиков в классе, проходил производственное обучение вместе с девочками на «медика-лаборанта» и занимался на медицинском факультете «Малой школьной академии наук».

С первого раза я в институт не поступил. Тому было несколько причин. В тот год был огромный конкурс — отрыжка школьной реформы: одновременно окончили школу одиннадцатые и десятые классы. Поступать я поехал с мамой в Симферополь. (Мои родители родом из Крыма. В Крыму, в основном в Севастополе, живут родственники отца. В Симферополе мы остановились у дальней родственницы. Мама даже близко не подходила к институту — занималась организацией быта.) В Симферопольском меде вовсю процветало взяточничество, а я тогда про это наивно ничего не знал. Я был из другого региона и сын «врага народа», правда, амнистированного, но не реабилитированного. Возможно, и пятая графа — национальность тоже сыграла свою роль.

Вернувшись, я дал себе обет, что не буду стричь волосы вплоть до новых вступительных экзаменов. Работать я устроился в лабораторию поликлиники медсанчасти Воркутинской. Конечно, с моими «корочками» меня могли принять только санитаром, т. е. я работал фактически медлаборантом, а по трудовой книжке числился санитаром и зарплату получал соответственно санитарскую.

Был я в нашем небольшом городке личностью довольно известной: мои стишки печатались в городской газете, как участник молодежной театральной студии при Дворце культуры шахтеров, я выступал на его сцене в спектаклях и концертах, а, как один из членов творческого коллектива молодежной телестудии «Юность», 2–3 раза в месяц появлялся на телеэкране.

При этом волосы мои уже выросли ниже плеч, что в те времена выглядело явно вызывающе. Теперь, будучи взрослым, я понимаю, какие грязные намеки могли нашептывать отцу «доброжелатели» в отношении меня, занимавшегося женской работой и носившего длинные волосы. Отец умолял и требовал, чтоб я постригся, грозился как-нибудь ночью сам обстричь меня, я ничего не хотел слушать.