Элин Сакс - Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении

Короче говоря, они дали мне то, что мне нужно было для того, чтобы реализовать мои способности и научили меня этому. И (хотя я не могла предвидеть или понять, насколько это будет жизненно важным для меня) они дали мне все необходимое для существования.

Когда мне было почти восемь лет, я неожиданно начала вести себя не совсем так, как хотелось бы моим родителям. У меня появились, как бы это назвать, небольшие странности. Например, иногда я не могла выйти из своей комнаты, пока вся моя обувь не была аккуратно расставлена и выровнена по линеечке в шкафу. Или около кровати. Бывали ночи, когда я не могла выключить свет, пока все мои книги не были расставлены в правильном порядке. Иногда, вымыв руки, я должна была вымыть их во второй раз, затем и в третий раз. Ничто из этих странностей не мешало мне в моих ежедневных занятиях: я ходила в школу, участвовала в семейных трапезах, ходила играть. Но все это требовало определенной подготовки, определенной… осторожности. Потому что я должна была это сделать. Это просто было так. И это было испытанием терпения для любого, кто ждал меня у двери спальни или ванной: «Элин, ну же, мы опоздаем!» или «Автобус уйдет!» или «Тебя отправили спать сорок минут назад!».

«Я знаю, я знаю», — отвечала я. «Мне просто нужно еще кое-что сделать, и все будет в порядке».

Вскоре после того, как в моей жизни появились эти странности, к ним прибавились ночи, полные кошмаров, которые приходили, несмотря на все предпринятые предосторожности с выравниванием и раскладыванием. Не каждую ночь, но достаточно часто для того, чтобы отбить у меня охоту ложиться спать. Когда выключался свет, темнота в моей комнате становилось невыносимой. И мне не помогало то, что я могла слышать (если бы я могла не обращать внимания на громкий стук своего бьющегося сердца) голоса родителей, доносящиеся из их комнаты дальше по коридору; мне не помогало то, что мой папа был большой и сильный, и храбрый, и бесстрашный. Я знала, что есть кто-то там за окном, кто-то, кто ждет своего момента, когда мы все спим, когда никого нет на страже. Ворвется ли он в дом? Что он сделает? Убьет всех нас?

После трех-четырех таких ночей, я собрала все свое мужество и рассказала обо всем маме. «Кто-то притаился за моим окном», — сказала я тонким и дрожащим голосом. «Во дворе. Он ждет, пока вы с папой уснете, чтобы придти и захватить нас. Сделать нам больно. Найдите кого-нибудь, кто заставит его уйти. Может, позвать полицейского?»

Выражение лица моей мамы было таким добрым, что мне было трудно смотреть ей прямо в глаза. «Ой, малышка», — так она называла меня в минуты нежности — «там никого нет, никого нет в кустах. Никто не хочет сделать нам больно. Это твое воображение. Хм, может, нам не стоит так много читать перед сном. Или может, мы ужинаем слишком поздно, и это твой животик играет в игры с твоим мозгом. Не будь глупышкой». С ее точки зрения, инцидент был исчерпан.

Я старалась поверить ей. Я, правда, очень старалась. И когда мы остались дома вдвоем с моим братом Уорреном, я призналась ему в моих страхах, и мы постарались, как могли, успокоить друг друга — вместе, набравшись храбрости, мы вышли проверить, не стоит ли и вправду кто-то за входной дверью. Конечно, никого там не было. Но мои ощущения не исчезли, и в течение долгого времени процесс засыпания был как бы соскальзыванием в состояние беспомощности. Я боролась с ним каждую ночь, забравшись с головой под одеяло, пока изможденный бессонницей растущий организм не брал свое.

Мне семь или восемь, я стою в загроможденной гостиной нашего уютного дома и смотрю через окно на солнечный день. «Папа, давай сходим в наш пляжный домик, искупаемся?» «Я же сказал тебе, что я занят, мне надо работать, Элин, и потом, может пойти дождь. Сколько раз я должен повторять тебе одно и то же. Ты когда-нибудь слушаешь?» — резко отвечает он.

Мое сердце уходит в пятки от тона его голоса: я его разочаровала.

И в этот момент происходит что-то странное. Мое осознание (себя, его, комнаты, физической реальности вокруг нас) моментально становится неясным, расплывчатым. Или шатким. Мне кажется, будто я растворяюсь. Я чувствую себя — мой разум чувствует себя — как замок из песка, когда песок ускользает с уходящим приливом. Что со мной происходит? Это жутко, мне страшно! Пусть это закончится, пожалуйста! Мне кажется, что если я буду стоять неподвижно и молча, это пройдет.

Это ощущение гораздо сложнее (и причудливее) описать, чем чувство крайнего страха или ужаса. Большинство людей знает, что это такое — перепугаться насмерть. Если они сами этого не ощущали, то, по крайней мере, они видели это в кино, читали в книге, или разговаривали с испуганными друзьями или знакомыми — они, по крайней мере, могут это представить, вообразить. Но попытаться объяснить то, что я позже называла ощущением «дезорганизации» — это гораздо более сложная задача. Сознание постепенно теряет свою связность. Твоя суть сдает позиции. Все рушится, не держит сердцевина [5] Все рушится; не держит сердцевина (В.Б. Йейтс. «Второе пришествие»). . «Я» становится туманной дымкой; целостный центр, через который мы ощущаем реальность, распадается, прерывается, как слабый радио-сигнал. Нет надежного пункта наблюдения, из которого мы смотрим вовне, воспринимаем, оцениваем происходящее. Нет ядра, которое держит все вместе, через линзу которого мы смотрим на мир, позволяющего нам принимать решения и оценивать риск. Случайные моменты времени сменяют друг друга. Картинки, звуки, мысли, чувства не складываются в одну картину. Сменяющие друг друга моменты времени не выстраиваются в логическую последовательность, которая имеет смысл. И все это происходит как в замедленной съемке.