Элин Сакс - Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении

Конечно, ужин у профессора М. не удался. Подробности слишком утомительны, достаточно сказать, что через три часа я была в приемном покое отделения неотложной помощи Йельской больницы в Нью Хейвене, сдавая свой провод-ремень очень приятному санитару, который утверждает, что он им восхищается. Но нет, мой спец-гвоздь я ему не отдам. Я кладу руку в карман и сжимаю гвоздь. «Люди пытаются меня убить», — объясняю я ему. «Они убили меня за сегодня уже много раз. Осторожно, это может коснуться и вас». Он кивает.

Заходит Доктор, он приводит подмогу — другого санитара, на этот раз не такого приятного, который не собирается меня обхаживать или позволить мне оставить мой гвоздь. И как только он вырывает гвоздь из моих рук, со мной покончено. Моментально Доктор и вся команда его головорезов из приемного покоя бросаются на меня, хватают, поднимают высоко в воздух и швыряют на рядом стоящую кровать с такой силой, что у меня искры сыпятся из глаз. Затем они привязывают мои ноги и руки к металлу кровати толстыми кожаными ремнями.

Из меня вырывается звук, которого я никогда не слышала — полу-стон, полу-вопль, уже не совсем человеческий, полный ужаса. Потом звук выходит из меня опять, с силой вырывается из самого нутра, раздирая мне горло. Через несколько секунд я давлюсь, захлебываюсь какой-то горькой жидкостью, пытаюсь сжать зубы, но не могу. Они заставляют меня ее проглотить. Они вынуждают меня.

Я прохожу через ночные кошмары и пот, и это не первая моя больница. Но эта — самая худшая. Связанная, без возможности пошевелиться, одурманенная, я чувствую, как мое сознание ускользает. Наконец, я полностью беззащитна, бессильна. О, смотрите, вон там, по другую сторону двери — кто это там, смотрит на меня через окно? Кто это? Это человек? Это происходит на самом деле? Я, как жук на булавке, беспомощно извиваюсь, пока кто-то размышляет, не оторвать ли мне голову.

Кто-то за мной наблюдает. Что-то за мной наблюдает. Это «что-то» ждало этой минуты много лет, насмехаясь надо мной, посылая мне видения того, что меня ждет. Раньше я всегда могла бороться, отталкивать его, пока оно не отступит — не насовсем, но все же до того состояния, когда оно становилось не больше, чем зловещим пятнышком, расположившимся на периферии моего зрения, пятнышком, которое было видно только уголком глаза.

Но теперь, когда мои руки и ноги пришпилены к металлической кровати, мое сознание расползается в бесформенную лужу, когда никто не обращает внимания на мои попытки поднять тревогу, невозможно ничего сделать. Я не могу ничего сделать. Будет неистовое пламя и сотни, может быть, тысячи мертвецов, лежащих на улицах. И все это случится — все-все — по моей вине.

Когда я была маленькой девочкой, почти каждое утро я просыпалась под ярким солнцем, чистым небом, под звук сине-зеленых волн Атлантического океана. Это было в Майами пятидесятых — начала шестидесятых: до Диснейленда, до восстановленного сказочного великолепия арт-деко Южного Пляжа, когда «кубинское нашествие» было еще всего лишь парой сотен напуганных людей, приплывших на самодельных лодках, а не культурным воздействием сейсмической силы. Главным образом, Майами был местом, где продрогшие нью-йоркцы спасались от зимы, куда после Второй Мировой Войны переехали (по отдельности) мои родители, уроженцы Восточного Побережья, и где они встретились в первый день учебы моей мамы в колледже Флоридского Университета, в Гейнсвилле.

В каждой семье есть свои предания, истории-талисманы, которые сплетают нас друг с другом, мужа с женой, родителей с детьми, братьев и сестер между собой. Культуры, национальности, рецепты любимых блюд, фотоальбомы, дневники, письма или деревянный сундук на чердаке, или тот случай, когда бабушка сказала…, или когда дядя Фред ушел на войну и вернулся вместе с… Дня нас, моих братьев и меня, первая история, которую нам рассказали, была про то, как наши родители влюбились с первого взгляда.

Мой папа был высоким, умным и заботился о сохранении своей стройной фигуры. Моя мама тоже была высокой, приятной внешности, с черными кудрявыми волосами. Она была общительной и открытой натурой. Вскоре после первой встречи мой папа поступил на юридический факультет, где сделал большие успехи. В последовавшем браке у них было трое детей: я, на полтора года позже мой брат Уоррен, а потом Кевин, через три с половиной года.

Мы жили в пригороде северного Майами в доме с низко спускающейся крышей, окруженном забором, во дворе которого росли манго, красный гибискус и дерево-кумкват. И в котором сменилось несколько собак. Первая любила зарывать нашу обувь, второй нравилось пугать соседей. Наконец-то, в лице третьей, маленькой упитанной таксы по имени Руди, у нас появился хранитель; он все еще жил с моими родителями, когда я уезжала в колледж.