60 лет-не возраст №1-2003

Протопоп Аввакум был главным противником церковных реформ патриарха Никона. Воображение верующих поражали невероятная сила духа и упорство Аввакума. Он бесстрашно обличал мздоимство чиновников и нерадение духовенства, не признавал светские развлечения и вмешивался в личную жизнь своих прихожан. Однако с Никоном у Аввакума были иные разногласия.

Патриарх ставил перед собой цель сделать русскую церковь могущественной, поднять ее престиж. «Третий Рим — Москва, а четвертому не бывать» — эти слова, сказанные до Никона, он стал воплощать в жизнь. Вторым Римом, как известно, называли Византию, откуда православие пришло на Русь. По указу патриарха церковные тексты стали переписываться по греческим образцам. Делали это в спешке, допуская множество ошибок, а все старые тексты были объявлены неправославными.

До Никоновских реформ в России были приняты две формы крестного знамения — двуперстное и трехперстное. Никон обвинил двуперстников в ереси. А ведь смысл этих символов не слишком различается. Оба они — знаки сопричастности христианству. Двуперстие должно напоминать о двойственной природе Христа — божественной и человеческой. В трехперстии соединение трех первых пальцев символизирует единство Бога в трех лицах, а прижатые к ладони два пальца указывают на две природы Христа.

Были и другие нововведения, приближавшие русское православие к византийским канонам. При этом обрядовым расхождениям был придан принципиальный характер — как различиям в вере. А если вера отцов объявлена ересью, бунт неминуем. Протопопу Аввакуму не было и тридцати, когда он возглавил раскольников.

Ни уговорами, ни истязаниями, ни ссылками (сначала в Тобольск, потом в Пустозерск), ни посулами заставить Аввакума подчиниться патриаршей воле не удалось. В 1682 году по мотивам вполне политическим — «за великия на царский дом хулы» — строптивого протопопа сожгли. (Кстати, он на год пережил своего идейного противника, который, тоже по политическим мотивам, был сослан на Север, лишившись высокого сана.)

Любимыми ученицами Аввакума были боярыня Феодосья Морозова и ее сестра княгиня Евдокия Урусова. Феодосья слыла одной из первых московских красавиц, была родственницей царя. Овдовела рано и приняла тайный монашеский постриг. В своем доме устроила настоящий раскольничий монастырь. Здесь находили пристанище и защиту многие из тех, кто не желал творить крестное знамение по-новому — тремя перстами. Да и сам Аввакум не раз прятался у своей ученицы, состоял с ней в переписке, принимал от сестер материальную помощь.

Царь Алексей Михайлович приходил в ярость, когда слышал обо всем этом. В конце концов он потребовал, чтобы сестры отреклись от старой веры. Их пытали на Ямском дворе, вздергивали на дыбе, бросали полуодетыми в снег, били плетьми. Когда боярыню Морозову везли с пыток по улицам Москвы, она поднимала окованную руку с двумя вытянутыми перстами. Московский люд приходил в волнение.

«Да, велика сила слабости! Какая бы дикая, чуждая истинной человечности идея ни владела душой человека, какие бы мрачные призраки ни руководили им, но если он угнетен, если он в цепях, если его влекут на пытку, в заточение, на казнь, — толпа будет всегда останавливаться перед ним и прислушиваться к его речам; дети получат, может быть, первый толчок к самостоятельной мысли, и через много лет художники создадут дивные изображения его позора и несчастия». Эти слова принадлежат писателю Всеволоду Гаршину. Они прекрасно иллюстрируют драматические моменты русской истории. Подходят они и к этой ситуации, с одной только оговоркой: Феодосью Морозову никак не назовешь слабой. Она была необычайно сильна духом и намерения имела возвышенные. «Чудо, да подивишися ли сему! Как так? Осмь тысячь хрестьян имела. Домового заводу тысячь больше двухсот было. Сына не пощадила наследника всему. А нынче вместо позлащенных одров в земле закопана сидит за старое православие», — писал о Морозовой летописец.

Разлученный с матерью сын разболелся с тоски. Царь прислал лекарей, но, по предположению летописца, «они его так улечили, что в малых днях гробу предаша».

А Феодосью Морозову и Евдокию Урусову вывезли из Москвы в Боровск и посадили в глубокую яму, холодную и сырую, недалеко от Пафнутьев-Боровского монастыря. Первой, на руках сестры, умерла Евдокия. Через несколько недель на грани голодной смерти была и Феодосья. Не выдержала, попросила стражника: «Помилуй меня, дай калачик». — «Ни, госпожа, боюся». — «Сухарика». — «Не смею».