Гай Ханов - Моя энциклопедия искусства. Ваш гид по музеям и галереям мира. Книга вторая

2001. Частная коллекция

Вам смешно? И мне смешно. Действительно, не бывает таких балерин. Но неужели художник придумал свой мир гротеска и гиперболы только для того, чтобы мы посмеялись?! Разумеется, нет. Эти непропорциональные пышнотелые персонажи его картин нужны нам, чтобы перестать считать всех непохожих на нас несовершенными и недостойными; думать, что только наши эстетические запросы имеют право на существование и признание. «Со старой живописью мне открылось великое искусство. Это было головокружительное чувство, измерение, которое поразило меня своей безмерностью. С самого начала у меня была какая-то склонность к объемным работам. Но именно во Флоренции я действительно обнаружил объемность, особенно глядя на Джотто», – признавался Ботеро. Он легко вступает в спор-диалог с великими предшественниками, создавая собственные копии их бессмертных произведений, которые, конечно, отличаются пышными формами. Его «Мона Лиза» в детском возрасте не так прекрасна, как леонардовская, зато пышет здоровьем. Эдуард Мане, разумеется, не узнал бы посвященный ему оммаж «Завтрака на траве» Ботеро с раскинувшейся на пикнике обнаженной парой с формами, которым позавидовал бы сам Рубенс. Он легко брался «подправлять» Веласкеса и Гойю, Рафаэля и Энгра, Гогена и Пикассо, придавая их знаменитым персонажам свой стиль, объем и форму. И даже в религиозных сюжетах его Иисус Христос, святые и мадонны с младенцами также необыкновенно полнотелы и круглолицы. Ботеро словно обращается к нам за пониманием и сочувствием, представляя своих обаятельных и неподражаемых персонажей. Просто мы все разные, со своими недостатками и изъянами. И, может быть, это мы смешны и нелепы в глазах ботеровских толстяков и толстушек. И у них тоже есть повод посмеяться над нами. Вам все еще смешно, когда смотрите на эту старательную балерину, застывшую у станка в невероятно сложной позиции? И это правильно. Смеяться – не значит издеваться. Ботеро не случайно создал ее такой. Но разве вы не видите, как она прекрасна в своем стремлении к невозможному? «И душа моя младенец,/В высоте всегда парит,/И с возможностями тела – / В вечном споре состоит».

1842. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Она была рождена, чтобы стать счастливой. Жизнь кружила ее в бесконечном празднике. Смерть встретила ее банкротом: без средств, без любви, без надежды… Потомственная аристократка с родословной от Екатерины I, она не имела никаких особых способностей, кроме таланта быть Женщиной. Но именно им она обладала сверх меры. «Ей нет соперниц, нет подруг,/Красавиц наших бледный круг/В ее сиянье исчезает…». Пушкин знал в этом толк. С юности она порождала невероятные слухи. Говорили, что в пятнадцать лет она стала любовницей Александра I. И что по его протекции в 22 она вышла замуж за гуляку-гусара Николая Самойлова. Сплетни вокруг них роились как мухи. Ее осуждали за связь с сыном французского посла, тем самым Барантом, с которым стрелялся на дуэли М. Лермонтов. После развода весь цвет Петербурга собирался на роскошные балы и праздники в ее Графской Славянке, а потом в великолепном дворце на Елагином острове. Жизнь бурлила там, где была неотразимая Юлия. «Не утомлен ли слух людей/Молвой побед ее бесстыдных/И соблазнительных связей?» – возмущался поэт Евгений Баратынский. Когда она была вынуждена покинуть российскую столицу, казалось, весь бомонд устремился за ней в Италию. Она и там блистала среди первых имен Европы, великих Россини, Беллини, Доницетти. Но никто не вспомнил бы сегодня об этой женщине, если бы судьба не свела ее с художником Карлом Брюлловым. «Между мной и Карлом все было не по правилам», – говорила она. «Моя супруга – кисть», – уверял он. Что это было: любовь, дружба, взаимная привязанность? Она была его музой. Только в «Последнем дне Помпеи» она изображена четырежды. После их расставания никто так и не нашел своего счастья. Она вышла замуж за умершего через год молодого итальянского тенора, потеряв из-за этого право на все имущество в России. В конце жизни ее посватал обнищавший французский граф Шарль де Морнэ, обобравший до нитки. Она пережила «бесценного друга Бришку», как называла Брюллова, на двадцать лет и сгинула бы в безвестности, если бы не его кисть, сделавшая ее бессмертной.