Array Сборник статей - Собственная логика городов. Новые подходы в урбанистике (сборник)

В хозяйственной жизни деление на пространственно ограниченные рыночные ареалы ставит пределы влиянию на рынок со стороны наиболее выгодных местоположений и дает возможность пользоваться сравнительными преимуществами в издержках за счет внешней торговли даже тем экономическим ареалам, которые характеризуются в целом менее благоприятным местоположением (модель Рикардо).

Деньги, как представляется, сочетают в себе элементы знаковой и пространственно-временной систем: они – и знак, и воплощение ценности.

“Популизм”, о котором столько говорят, на самом деле зачастую есть проблема “короткого замыкания”, встречающегося в таких жизненных мирах, которые пространственно-временные репрезентации перестали просвещать и принуждать к открытости миру.

В романе Кормака Маккарти “Дорога” есть глубокая фраза: “Ему никогда бы не пришло в голову, что ценность самого незначительного предмета предполагала будущий мир […], что пространство, которое занимали эти предметы, уже само по себе было ожиданием” (McCarthy 2007: 138 [рус. изд.: Маккарти 2008 – прим. пер .]).

Токвиль продемонстрировал это на примере сравнения между моралью капитана судна в открытом море и моралью поединка, характерной для аристократии (Tocqueville 1994 [рус. изд.: Токвиль 2000 – прим. пер .]).

См. работу Макса Вебера. Правда, она тоже несет на себе следы примата социальности. Тенденция к секуляризации описывается в ней как “стальной панцирь”, который скорее стесняет, чем открывает.

Мишель Фуко в 1974 г. применительно к сфере знания показал, как в конце XVIII в. в самых разных дискурсах и областях главенствующей фигурой стал человек. Это в дальнейшем привело к появлению и выходу на ключевые позиции социологии и психологии как новых метанаук. В этой работе Фуко релятивирует и ставит под вопрос центральную позицию человека и гуманитарных наук (Foucault 1974: 367ff. [рус. изд.: Фуко 1977 – прим. пер .]).

Не случайно сегодня в социологической урбанистике всё больше выходит на первый план изучение мелких фрагментов городского пространства, а о “всеобщем” большого города разговор идет лишь изредка.

Линде писал: “Поскольку в практике планирования пространств речь идет конкретно и только о том, чтобы расположить вещи (рабочие места, жилища, дороги, прочие коммуникации и т. д.) в каком-то маленьком или большом ареале, то такая социология, которая довольствуется рассмотрением вещей как опредмеченного, мертвого субстрата общественных отношений и в лучшем случае учитывает их в качестве данных об окружающей среде, когда строит свои интеракционистские системы, с необходимостью должна будет признать свою некомпетентность.

Здесь в качестве примеров можно назвать имена Г. Зиммеля, Л. Вирта, В. Беньямина, З. Гидиона, Х. П. Барта, Дж. Джекобс и Р. Сеннета.

См. статьи Mayer, Häußermann, Wollmann, Heinelt в сборнике Wollmann/Heinelt 1991, а также Hesse 1986; Nassmacher/Nassmacher 1999.

Здесь мы не будем вдаваться в дискуссию о том, является ли это желательным или даже необходимым в соответствии с теорией государства, или же наоборот, требование равноценных условий жизни диктует необходимость сильного, уравновешивающего и контролирующего воздействия со стороны федеральных и в первую очередь земельных властей (Nassmacher/Nassmacher 1999: 66–67).

Ср. исследования отдельно взятых городов – Le Galès 2001; Silva/Syrett 2006. Поскольку подобные работы по определению описывают исторически уникальные процессы, ссылаться на них для обоснования тезиса о несходстве отдельных случаев – значит навлекать на себя обвинения в тавтологии. Но если поместить case studies в контекст теории, то они могут не просто воспроизводить тезис о существовании собственной логики, а дать гораздо больше (см. Yin 1994).

Речь идет о последипломном и профессиональном образовании.

Исследование охватывало, помимо североитальянских городов Турина и Милана, также Флоренцию и Неаполь (cp. Spada/Paqui 2007).

Операционализируется это через количество интеракций (плотность) и гетерогенность акторов (сложность).

В понимании Ханса-Георга Велинга, порядки знания образуют “контекст социально признанных, дискурсивно и культурно стабилизированных иерархий знания и разграничений (между фактами и ценностями, экспертами и обывателями, “объективным знанием и субъективным мнением” и т. д.), а также специфичные для каждого случая практики производства знания и его когнитивной и нормативной оценки” (Wehling 2004: 65).