Array Сборник статей - Собственная логика городов. Новые подходы в урбанистике (сборник)

Райнер Келлер в своем обзоре исследований дискурса пишет о том, как критика невнимания Фуко к акторам усилилась “[…] не в последнюю очередь в контексте студенческих волнений 1968 года, когда разгорелся ожесточенный спор о том, кто вышел на улицы – структуры или люди” (Keller 2004: 17).

Понятие системы вводится здесь не в том смысле, в котором его используют в какой-то конкретной теории систем: здесь оно в самом общем смысле обозначает порядок, который отличается нежесткостью связей и “ограничивается минимумом”. Этот пункт важен, потому что система – это не совокупность всех явлений в их тотальности. “Целое” может быть и всего лишь какой-то одной выбранной стороной. Это тоже называется “дифференциацией”, как показал Георг Зиммель (Simmel 1983a: 68).

Исследования французской Школы “Анналов” по истории ментальностей продемонстрировали изменения (и константы) в базовых духовных диспозициях, которые невозможно объяснить действиями акторов: наоборот, они оказывают на акторов определяющее воздействие.

Историк Фернан Бродель указал на другие ритмы времени (la longue durée – “время большой длительности”) и на то, что в связи с ними возможность “продуцирования” исторических феноменов гораздо меньше по сравнению с феноменами социологическими (Braudel 1992). Поразительно, что подобная работа о “Большом просторе”, т. е. о соотношении географии и социологии, не написана (или не получила известности).

Представляется более осмысленным исходить из существования различных уровней силы репрезентации, нежели объявлять одно “реальным”, а другое “отображенным”.

Подозрение, что социальная включенность означает массивную интимизацию господства и замыкание в тесных перспективах, стояло у истоков книги Ханны Арендт “Vita activa” (1981) и “Тирании интимности” Ричарда Сеннета (Sennett 1983). В обеих уже намечается “городское” или “социальное” в качестве альтернативы данному порядку.

Не случайно также и то, что современная социологическая урбанистика все больше отходит от рассмотрения города как целого и городского всеобщего, переключившись на изучение отдельных, специфических подчиненных единиц города (внутренней и внешней “субгородской” среды). Всеобщие (и нормативные) масштабы при этом заимствуются из образов общества, отличающихся определенными постулатами равенства (всё становится всё более и более “неравным” и “расколотым”). Никто уже даже и помыслить не может, что неравенства как раз и представляют собой типичное проявление репрезентационной природы современного большого города; они не изобретаются и не создаются в нем, а происходят от условий мира и в городе, может быть, становятся даже более переносимыми.

Часы как “машина времени” хорошо выражают этот двоякий характер, возникающий из фикции и ограничения: они должны абсолютно негибко и неумолимо отражать “ход” и быть неподвластными воле и сознанию акторов. Часы не “производят” время; повлиять можно только на распределение времени. Узкое техническое понятие инструмента, предназначенного для определенной цели, к часам не применимо. Они относятся к лежащему за пределами этого понятия кругу различных техник, которые трансформируют условия и включают в себя инструментально-целевую технику. Сюда же можно отнести эссе Поппера “Часы и облака” (опубликовано в книге “Объективное познание” 1973 г.). Интересно было бы также, наверное, сравнить “часы и книги” – они, каждые по-своему, являются переводом “облаков”.

Увлекательной задачей было бы испытать этот подход, подразумевающий различные формации пространственно-временной масштабности (как параллель дискурсивным формациям у Фуко) в такой традиционной исследовательской области, как “город в истории идей”.

Работа Фернана Броделя по истории “материальной цивилизации” получила в немецком переводе очень неудачное, вводящее в заблуждение название “Социальная история” (Braudel 1985 [рус. изд.: Бродель 1986, 1988, 1992 – прим. пер .]).

Во всех этих вариантах “окультуривания” главное в том, что собственная логика объекта не устанавливается совершенно заново, а только переводится в новую формацию. Для этого процесса нам нужно адекватное понятие “конструкции”. Поразительно, что понятие “конструирования”, ставшее столь модным в социологии, практически не уточнено. Разбирать эту проблематику в рамках данной статьи невозможно, но об одном важнейшем моменте надо сказать: это определение субъективных и объективных составляющих процесса конструирования. Все время имплицитно предполагается, что весь этот процесс осуществляют акторы, но доказательств этому никогда не приводится. Тут оказывается по-прежнему полезным введенное Зиммелем различение “субъективной и объективной культуры”. Он иллюстрировал его, приводя в пример скульптуру и садоводство: при создании скульптуры из куска камня субъект – художник – почти полностью автономен в своем творчестве; при выращивании плодовых деревьев условия (почва, климат, порода и т. д.) играют гораздо более важную роль, они исходно задают структуру процесса. Актор в гораздо большей степени вынужден приспосабливаться к уже существующей схеме (Simmel 1983b). Без теории конструирования анализ собственной логики города невозможен.