Array Сборник статей - Собственная логика городов. Новые подходы в урбанистике (сборник)

Вместе с тем остался практически без внимания и тот факт, что выражение “социально обусловленный” тоже можно понимать в детерминистском смысле. Герхард Хард (Hard 1988) показал на примере объяснения количества самоубийств, какие параллели существуют между детерминизмом аргументации, апеллирующей к природным факторам (“Суицид и погода”), и детерминизмом аргументации, апеллирующей к факторам социальным (“Суицид и общество” – в классическом виде у Дюркгейма).

В Германии критическая теория с ее инструменталистским понятием труда внесла очень значительный вклад в это низведение “мира” до статуса неподвижной или, в крайнем случае, реагирующей, способной лишь на ответные действия природы (ср. Adorno/Horkheimer 1969 [рус. изд.: Адорно/Хоркхаймер 1997 – прим. пер .]; Habermas 1969).

В экологических кризисах природа тоже представляется как сторона константная и реагирующая на экологические грехи человека. Для нынешнего социолого-экологического дискурса характерна курьезно непоследовательная мыслительная фигура: с одной стороны, во имя сохранения глобально-климатического статус-кво разрабатываются детально прописанные социально-экономические прогнозы и нормативные концепции, а с другой стороны, в то же время в социальной теории моделируются постмодерные, не подчиняющиеся никаким правилам властные игры.

Бёкенфёрде пишет: “Либеральное, секуляризованное государство живет благодаря предпосылкам, которые оно само не способно гарантировать. Это великий риск, на который оно пошло ради свободы. С одной стороны, как либеральное государство, оно может существовать только в том случае, если свобода, которую оно предоставляет своим гражданам, регулируется изнутри, моральной субстанцией индивида и гомогенностью общества. С другой стороны, государство не может пытаться гарантировать эти внутренние регулирующие силы само, т. е. средствами юридического принуждения и властного повеления, без того чтобы отказаться при этом от своей либеральности и – на секуляризованном уровне – возвратиться к той претензии на тотальность, уход от которой стал некогда выходом из религиозных гражданских войн”.

Речь не идет и о различении социальных подсистем в смысле системной теории Никласа Лумана.

Обращение к социальности даже еще одномернее, чем классические положения философии государства Монтескье (“О духе законов” – Montesquieu 1992 [рус. изд.: Монтескье 1955 – прим. пер .]) или Токвиля (“Демократия в Америке” – Tocqueville 1994 [рус. изд.: Токвиль 2000 – прим. пер .]).

Например, к представлению, будто необходимая гомогенность общества как-то страдает от нарастающего неравенства.

Например, к релятивистскому представлению, будто экономикой и политикой движут непрекращающиеся акты власти, попеременно направленные в противоположные стороны.

По сути, именно на этом механизме поддержания различий построена концепция “тонких различий” Пьера Бурдье. Его критика в адрес этого механизма по сути представляет собой завуалированное обращение к механизму подобия и равенства в социальной области (Bourdieu 1987 [рус. изд.: Бурдье 2004 – прим. пер .]).

В этом, на мой взгляд, заключается и порок “общественного понятия пространства”, предложенного Дитером Лепле (Läpple 1991).

При этом еще большой вопрос, является ли уязвимым местом политики именно перемещение между независимыми единицами и акторами – или скорее “оторванность от реальности” тех решений, которые нацелены на обеспечение всеобщего блага. В последнем случае включение городской плотности в политические процессы имело бы совсем иную задачу, нежели в рыночных процессах: это задача обеспечения связи с реальностью.

Зиммель не спрашивает, как определенная духовная жизнь конструирует город: его взгляд направлен в противоположную сторону. Однако в заглавии осторожно поставлен союз “и” между большим городом и духовной жизнью (нежесткая связь), а не говорится о “духовной жизни большого города” (что означало бы радикальное подведение одной категории под другую).

Число больших городов (т. е. с населением более 100 000 жителей) в Германии выросло с 8 в 1871 г. до 48 в 1910 г.

Примерами могут служить работы Radkau J. Das Zeitalter der Nervosität (Radkau 1998) и Asendorf C. Nerven und Elektrizität (Asendorf 1999).