Шарон Ротбард - Белый город, Черный город. Архитектура и война в Тель-Авиве и Яффе

«И здесь, на песчаных дюнах, рядом с эклектичными домишками, рядом с ориентализмом и тяжелыми наслоениями истории, на голубом фоне моря и неба стали появляться чистые, белые формы. Этот стиль, интернациональный стиль, стиль Баухаус, идеально вписался в новое окружение, словно родился здесь, в Тель-Авиве, в строящемся городе. Этот стиль как будто рассказывает нам о людях, которые хотели создать здесь новое общество – чистое, простое, скромное – в противовес ориентализму и экстравагантности.

‹…› Эти молодые архитекторы, учившиеся в Берлине, Амстердаме, Париже, – в других исторических условиях, в условиях мира и процветания, некоторые из них могли бы и вовсе не приехать сюда. Вместо этого они создавали бы там, в Европе, здания, неотделимые от той культуры, здания, возвещающие о переменах, здания – провозвестники революции. ‹…› Но они приехали сюда, а точнее, некоторых просто изгнали оттуда, обвинив в том, что они, во-первых, евреи, а во-вторых – носители интеллектуального и культурного прогресса. И они остались здесь, вдали от войны, вдали от Европы» [69].

Цепляясь за тезис – «евреи и носители интеллектуального и культурного прогресса», – Караван повторял этот нарратив вновь и вновь. Десять лет спустя, на торжествах по случаю присвоения Белому городу статуса объекта Всемирного наследия, Караван пошел еще дальше. В интервью Армейскому радио он использовал все обычные словесные образы – упомянул и про человеческий подход, и про дюны, и про архитекторов-евреев, приехавших из Европы, – но с одной лишь существенной разницей: он утверждал, что Белый город преобразил жертвы, которые понес еврейский народ во времена нацизма, ни много ни мало в победу над бывшими гонителями:

«Я родился много лет назад, когда Тель-Авив был еще в дюнах. Я накрепко связан с этим городом, с его удивительным прошлым, со всеми его уникальными зданиями, которые построили архитекторы, приехавшие из Европы. На самом деле сейчас я уже понимаю, что на мое искусство сильно повлияло увиденное на этих улицах. Сегодня я знаю, что Белый город – одно из самых прекрасных сионистских творений. Никто не может отрицать этого и никто этого не отменит. Сегодня я также знаю, что стиль, сохранившийся здесь, – этот стиль нацисты хотели уничтожить, как хотели уничтожить другие формы цивилизации. Тель-Авив выжил, так что на самом деле он победил нацизм» [70].

И этот сентиментальный китч – студенты-философы, ставшие строителями, Белый город, смело противостоящий ориентализму, или торжество победы Тель-Авива над нацизмом – в конце концов стал риторикой и апологетикой города: Тель-Авив не только красив, но и морально чист; он не просто белый, он – белее белого.

Один из величайших обманов городской легенды Тель-Авива – то, что Белый город построен на дюнах. В действительности город был построен не только не на дюнах, но вместо дюн: в отличие от местных традиционных палестинских домов, плотно прилегающих к мягкому, пористому слою песчаника, типичному для данного региона, чтобы возвести современные тель-авивские здания на бетонных фундаментах, пришлось удалить песчаный и песчаниковый слои. Во многих местах в южной части Тель-Авива, где проходили исторические границы между Тель-Авивом и Яффой или между еврейскими и палестинскими владениями, до сих пор заметна разница в топографии двух городов. Уровень Тель-Авива ниже на метр – два. На самом деле Тель-Авив «соскоблил» естественный рельеф региона, чтобы прорубить себе место – и не на дюнах, а взамен дюн. Сегодня в окрестностях Тель-Авива все еще можно увидеть участки слоев осадочных пород – живые свидетельства того, как это происходило [71].

Песок, по-прежнему важный, хотя и постепенно иссякающий ресурс для городской строительной индустрии, играет главную роль в поддержке израильской истории и политики. Он занял главное место в нарративе города с 11 апреля 1909 года, когда шестьдесят шесть семейств, как утверждается, собрались на девственной дюне в окрестностях Яффы, чтобы разыграть в «ракушечную лотерею» земельные участки для Ахузат-Байта – района, который, по официальной версии, и положил начало Тель-Авиву. И все же, хоть эта история намного старее, чем тема Белого города, по прошествии времени обе городские легенды – о Белом городе и девственных дюнах – оказались теснейшим образом связаны между собой.

Эта связь была официально закреплена в 1994 году, после фестиваля «Баухаус в Тель-Авиве» и целого ряда сопутствующих культурных событий (таких, как выход книги Ницы Смук «Жизнь в дюнах» и фильм Ноа Караван «Воздух, свет и утопия» [72]), благодаря которым эти два нарратива слились воедино. Всего десятилетие спустя ЮНЕСКО представило их миру как неотъемлемую часть одной метаисторической раскадровки – рассказывающей о милых невинных белых домиках, появившихся на песчаных дюнах. Это собрание небылиц, основывающихся на известной фотографии Авраама Соскина, который запечатлел момент розыгрыша «ракушечной лотереи» и – как считается – обессмертил «момент основания Тель-Авива» [73].