Для них было неважно, что старой доброй Эрец-Исраэль на самом деле никогда не существовало и она никак не могла бы представлять страну в целом. Выдуманное в 1970–80-е (и адресованное этому поколению), идиллическое новое представление о нации закрепляло избирательную связь с прошлым и, соответственно, проецировало ее на географию страны. Воображаемый ландшафт старой доброй Эрец-Исраэль, с Белым городом в эпицентре, целенаправленно оставлял без внимания все колонии XIX века, созданные бароном де Ротшильдом [56], обходил стороной иммигрантские деревни, основанные полвека спустя, совершенно не замечал Иерусалима и пропускал палестинский урбанизм, как будто его никогда и не существовало.
Вместо всего этого иллюзорная панорама выпячивала мифологический фронтир движения трудовых поселенцев, сельскохозяйственные регионы Галилеи и Изреельской долины и прославляла кибуцы и мошавы (сельскохозяйственные кооперативы) вроде Бейт-Альфы, Эйн-Геди и Бейт ха-Арава. Эта аллегорическая ирреальная страна, живое воплощение поэтических образов Натана Альтермана и Александра Пена, была усеяна физическими следами классической европейской литературной традиции, такими как «постоялый двор», «проселок», а на заднем плане – ряд обаятельных вымышленных персонажей, которые сопровождают воинов и кибуцников, занятых созиданием: Моряк, Странник и Бандит. Удивительно, насколько такой образ прошлого проник в общественное израильское подсознание. Как заметил Авиад Клейнберг в некрологе о Наоми Шемер в ежедневной газете Haaretz в 2004 году, мало кому довелось увидеть что-нибудь, хоть отдаленно похожее на старую добрую Эрец-Исраэль, о которой им рассказывали, большинство довольствовались приукрашенным вариантом Шемер и приняли его как свой собственный [57].
Реальный или воображаемый, к 1984 году Белый город был для Тель-Авива тем же, чем старая добрая Эрец-Исраэль для Государства Израиль. В 1980-е именно тель-авивская контркультура переняла прежнюю официальную культуру старой доброй Эрец-Исраэль, кочевавшую от одних выборов к другим (на самом деле, с тех пор как к власти в 1977 году пришел блок «Ликуд», каждый раз, как только партия труда оказывалась в оппозиции, ее подхватывала контркультура). Кроме обычных общественных подпевал (таких как молодежные организации и региональные советы) в 1970–80-е годы так действовали представители контркультуры – длинноволосые гитаристы и юнцы из движения «Мир сейчас». С каждой проигранной предвыборной кампанией песни о старой доброй Эрец-Исраэль становились саундтреком к дежурным ламентациям.
Повторяющиеся поражения трудовой партии были верным знаком того, как велика пропасть между выдуманной утопией старой доброй Эрец-Исраэль и повседневной реальностью современного Израиля. Старая добрая Эрец-Исраэль была где-то в другом месте, в другое время. География этой воображаемой страны, берег которой «порой тоскует по реке» [58], была, говоря словами Мишеля Фуко, гетеротопной, а ее история – гетерохронной: старая добрая Эрец-Исраэль была обречена навеки остаться «древней» (оттого она и была такой «хорошей»), но не настолько, чтобы ее обитатели загорелись желанием исследовать, что же предшествовало эпохе трудовых поселений, периоду, считающимся чуть ли не античным. В любом случае история должна была оставить в прошлом все то, что не пересекается с сегодняшней реальностью, а следовательно, ее время никогда не может быть настоящим [59]. «Может, это случится уже завтра», – писал Хаим Хефер в стихотворении «Может, это случится»; песня на эти слова звучала с первой пластинки Арика Айнштейна из серии «Старая добрая Эрец-Исраэль». Но как всегда, лучше всех выразил этот мечтательный романтический настрой сам Айнштейн, на его пластинке «Ностальгия», посвященной Белому городу, последняя композиция – «Долгие тоскливые дни» – заканчивалась простой, жалобной мольбой: «Вернитесь же, золотые дни».
Микаэль Левин ввел Белый город в культурную повестку дня, Ница Смук вынесла его на муниципальный уровень, но превратить Белый город из темы в четкую идеологию помог израильский художник Дани Караван, и за это его стоит поблагодарить особо. Действуя как неофициальный главный представитель «движения» (в противовес официальному, которое представляла Смук), Караван использовал предисловие к ее книге «Жизнь в дюнах» для выработки собственного манифеста. Согласно этому тексту, идеологическое значение Белого города недооценивали, оно куда значительнее нынешних локальных споров о прекрасном и вульгарном, о левых и правых, о старой доброй Эрец-Исраэль и «другом Израиле» Бегина. Белый город стал поводом для целой системы национальных самооправданий – заграничным паспортом Тель-Авива, его характерной чертой.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу