Шарон Ротбард - Белый город, Черный город. Архитектура и война в Тель-Авиве и Яффе

На самом деле первые упоминания о Белом городе в связи с Тель-Авивом относятся вовсе не к 1930-м годам, когда возводились первые здания в локализованном интернациональном стиле. Так же неверно было бы утверждать, что и само это выражение неожиданно попало в израильский лексикон в 1980-е, когда те же самые здания заново открывал Микаэль Левин. Тема Белого города возникала в том или ином виде в тель-авивской литературе еще до появления там зданий в интернациональном стиле – ее можно найти, например, в книгах Аарона Кабака «Загадка страны» (1915), Аарона Реувени «Последние корабли» (1923) и Яакова Пичманна «Тель-Авив» (1927) [40]. После короткого затишья эта тема появляется вновь в военные годы в «Военном цикле» Аарона Эвер-Хадани (1938) и в произведении Ашера Бараша «Как град осажденный» [41](1945) [42].

Но образ Белого города Тель-Авива прочно вошел в подсознание горожан, лишь когда его воспроизвели в музыке. В 1960 году, за двадцать четыре года до выставки Левина, признанная израильская поэтесса и композитор Наоми Шемер написала песню, которая называлась «Белый город» [43]. Композиция вошла в первый сольный мини-альбом Арика Айнштейна [44].

Так совпало, что во время выставки «Белый город» эта песня вновь оказалась на слуху, потому что в 1984 году Арик Айнштейн записал ее на пластинку под названием «Ностальгия» [46] – это была пятая по счету пластинка из серии «Старая добрая Эрец-Исраэль», где он перепевал старые израильские шлягеры и классику. И эта версия песни вскоре стала неофициальным гимном Тель-Авива, неизменным музыкальным сопровождением всех муниципальных мероприятий, и разумеется, она неизменно звучит на ежегодных торжествах, посвященных Белому городу, с 1980-х вплоть до сегодняшнего дня [47]. Эта песня вернулась из забвения очень вовремя, практически одновременно с открытием выставки «Белый город», продемонстрировав тесную связь между двумя образами: старой доброй Эрец-Исраэль и Белого города. Встретились две ностальгии: тоска по Белому городу и европейскому модернистскому авангарду и оглядка на старую добрую Эрец-Исраэль и славные годы национального сионистского проекта под успешным руководством левых. Таким образом объединились две культуры, которые, вроде бы, теоретически, полностью противоположны одна другой: израильская официальная культура и израильская контркультура.

Нагляднее всего этот странный союз, со всеми вытекающими трениями и противоречиями, выразился в двойственности, которая прослеживается в творческой судьбе самого Арика Айнштейна. Как бывший участник армейского ансамбля, Айнштейн продолжал пропагандировать ценности старой доброй Эрец-Исраэль, официально-культурные максимы, выдвинутые правящими кругами в первые десятилетия после создания Государства Израиль. И в то же самое время он считается символом тель-авивской контркультуры, поскольку был главным участником группы «Луль» («Курятник»), куда входили молодые художники, кинематографисты и музыканты, создававшие совместные проекты на протяжении всех 1970-х [48]. Айнштейн без труда лавировал между официальной и маргинальной культурой, о чем говорит хотя бы то, что выпуск пластинки из серии «Старая добрая Эрец-Исраэль» втиснулся меж такими событиями в его творческой биографии, как исполнение главной роли в фильме Ури Зохара «Подглядывающие» и выпуск альбома хард-рока «Сбавь скорость». И в этом умении держаться сразу за два мира он был не одинок, примерно то же самое можно сказать и о других героях израильской поп-культуры, таких как Дан Бен-Амоц и Хаим Хефер – оба они участвовали в популяризации патриотических идей 1948 года, но при этом по образу жизни как нонконформисты принадлежали скорее к контркультуре.