Анатолий Жариков - В стороны света

оркестры сдохли, только медь

воронья, мокрая на треть,

под голубыми небесами

снегурка, лошади и сани,

всё та же мать грозит в окно,

а мальчик замужем давно,

и кажется, тому он рад,

зима, деревня, Александр.

***

Данте писал комедию.

Шестидесятники писали

о шестидесятых.

***

Снег идёт, как грузовик с откоса,

как пишет Пушкин –

стремительно просто.

И падает дождь безмерно и даром,

как пишет Марина –

перпендикулярно.

Когда б вы знали, как у Сологуба

беру стихи, не ведая стыда,

как повторяли этот мусор губы,

и Муза мне шептала: «Не беда,

у Фёдора таких полно в запасе,

на Фета штрассе…»

Здесь небо моё, моя лютня,

свеча, под которой всё видно,

зачем же на улицу к людям

из тёмного дома я выйду?

Здесь старые книги и вздохи

и платья шептаний много,

и пепла последнего крохи

последнего быта земного.

Жизнь поддержите бокалом белого за ужином,

прошвырнитесь на метро, пенсионер, оно на шару Вам,

Ведите девушку за бёдра в мире перегруженном,

ах, да! перечитайте на ночь Жарикова.

В ночном кафе играют Фета,

кордебалета им мало словно.

С чьего стола стащить сигарету?

Кому бы бросить на стол слово?

Королева и столяр в кровати,

ох, не надо, ой, не затевайте…

Столяриха билась, как форель,

и кричала: «Где электродрель?!»

Я хочу в неё по пояс, весь

запоэтиться и петь песнь.

И нырнул, но в лилии был лепет –

это пел уже о небе там лебедь.

Собрались в кучу кони, дни, подростки,

трещит от напрягона стадион.

Вы ждёте, что поэт пророк он,

и я вам ссу в глаза с моих подмостков.

Вы думали, что пропаду, облезу,

но от Державина до Жарикова в ряд

все, как живые, с вами говорят,

и я вам шлю через гроба поэзу!

Трубку выкурил, шубу пропил,

сер, как сера, пел, как перепел,

звёзды поел, небо попил,

и остался только пепел.

Мы дети неба, люди мира,

мы звёзды, надписи в сортире,

овечки «ве», коровы «му»,

и никогда я не пойму.

Здесь солома, там камыш,

так и косит глазом, ишь!

Там фарфор и страсть изъята.

Здесь тоска в глазах каждой хаты.

Вечер второй и снова,

обещай мне, обещай!

жду напрасно полный час

на скамейке липовой, сосновой.

Помнишь, Муза, куст сирени?

Память – моя ранка.

Запах, ночь, я на коленях,

сад, мыза Ивановка.

Вот село: здесь взрослеет пиит,

разливается мыслью река.

И телега скрыпит,

и читает стихи пеликан

Страна моя, в тебе я слышу рост

и дивных песен и корост.

И в унисон мой молниевый мозг

в моём гробу мильйонокрасных роз!

Над нами звёзд сияют лики,

под звёздами – молящий взгляд.

Всё те же знаки, те же липы,

как век вперёд, как век назад.

Я

Мой стих озвёзден и зазывен,

мой – вызывающий прикид.

Я – Северянин. Это – имя,

в веках громокипящий хит!

На Гатчину приеду я и плачу

на улице, когда иду на дачу.

О чём, читатель, плачу горячо?

О многом, о безногом, ни о чём.

***

Таблетки, склянки и цветов корзины.

Ваш бывший пышный лик охорошел так сразу,

и Северянин удивлённо скажет:

–Я затону пилюлей аспирина

в бокале Вашем!

***

Каково быть поэтом

на вашей жестокой Земле?

Игорь Северянин

На вашей, не совсем согретой,

зелёной, призрачной планете,

где с петлею верёвка – высь,

пророки, мытари, поэты –

не перевелись?

***

Ветхий рыбак в звёздном исподнем

солнечной пыли бриз

тянет сетью из преисподней,

тёмного мрака из.

В жёлтой рубашке бредёт нетленная,

сияет надо лбом

в левой горсти дождинка Верлена,

в правой харк Рембо.

Там, одолев одиссею, под кровль

хаты, облипшей сиренью,

вернулись Ахматова и Гумилёв,

варят варенье.

Кажется, кто-то живёт или бредит

тайною жизнью во всём,

воз скрипит, возница – Басё,

млечная путь – Хлебников.

***

От Хайяма к Эдгару По

я спешу с предложением по