Елена Каштанова - Компромисс

– Знаешь, никто никогда не учил нас думать о будущем, – прервал он мои размышления. – То есть, учили, но не так, как нужно. Нас учили думать о счастливом и бесконечном будущем: учись хорошо, чтобы поступить в университет, работай много, чтобы тебя повысили, одевайся стильно, чтобы привлечь самку и создать семью, не пей и не кури, чтобы потомство было здоровым. А потом оказывается, что дороги, которые мы выбираем, не всегда выбирают нас. И никто ни разу не сказал нам, что в один не очень прекрасный момент счастливое и бесконечное кончится, а ты не кончишься, и тебе придется что-то с этим делать, как-то выживать. К несчастью, к болезни, к смерти нас не готовят. Нет никаких курсов – что делать, если ты смертельно заболел, как жить, когда умирают близкие, к кому обратиться за помощью, если никого не осталось. В итоге мы просто не думаем об этом, а когда наступает тот самый пиздец, оказываемся не готовы. Мне повезло, судьба послала мне тебя, я не знаю, за какие заслуги, но даже представить боюсь, что было бы, если бы ты не появился тогда в овраге. Вероятность встретить там человека стремится к нулю.

– Глупости! – возразил я. – Вероятность всегда пятьдесят процентов – либо встретишь, либо нет. Это как шампанское из крана.

– Ага. Только что-то у меня ни разу не текло из крана шампанское, равно как я никогда не встречал людей в том овраге.

– Это потому, что тебе было не нужно. Как только понадобилось, вероятность сразу зашкалила за тысячу. Когда человеку что-то очень нужно, мироздание ему помогает. Что ты смеешься?

– Ничего. Вероятность может принимать значения от нуля до единицы.

– Зануда! – возмутился я. – Алгеброй – гармонию! Ты небось и площадь Ленина находишь, умножая длину Ленина на ширину Ленина?

– Вот еще! – возмутился он в ответ. – Я что, по-твоему, совсем дурак? Я возьму интеграл по поверхности.

– Как это? – заинтересовался я.

– Правда хочешь узнать? Давай листочек и ручку, покажу.

– Э-э-э… Пожалуй, я передумал. Про интеграл я знаю только то, что если скрутить в него проволоку, то можно достать уроненные в унитаз ключи.

Он снова заржал.

– Такого полезного применения я еще не встречал.

– Наверное, просто не ронял ключи в унитаз?

Он покачал головой.

– А ты, судя по всему, ронял?

– Бог миловал. Но я перенимаю чужой опыт, сын ошибок трудных. Это анекдот, на самом деле, – пояснил я. – Другой вариант – у чувака упала в лужу шляпа.

– Дурак твой чувак. Второй-то конец проволоки зачем загибать?

– Чтобы не выскользнула из рук, – авторитетно пояснил я.

Каким-то образом своими шутками мне удалось разрядить обстановку. Не хотелось спорить о том, что мне совсем не тяжело ухаживать за его собакой и ездить каждый день к нему в больницу. Потому что тут он был прав – это действительно в какой-то степени напрягало, мешало, создавало проблемы. Но я свой выбор сделал и был им вполне доволен. Единственное, что нервировало, – я так и не придумал, как мне выяснить, Олдбой он или нет. Точнее, к этому времени вопрос стоял уже не так, я получил столько подтверждений, что в самом факте был практически уверен, оставалось как-то сделать так, чтобы он понял, что я знаю, и чтобы его это не напугало.

– Илья, у меня идея! – озадачил меня Крис примерно через неделю. – Не понимаю, почему я не подумал об этом раньше. Давай ты перевезешь Ори домой и будешь к нему заезжать утром и вечером, чтобы выгулять?

– Зачетная идея, – сыронизировал я. – Мало того, что я мотаюсь к тебе, еще дважды в день должен буду ездить к твоей собаке? В чем гениальность идеи, можешь пояснить?

– Ну… – он смутился. – Ты же сам говорил, что кот… И с девушкой своей помиришься. А ко мне необязательно…

– Кот привык уже, – перебил я его. – А с девушкой я и не ссорился. С ней вообще сложно поссориться, она очень неконфликтная.

– Ты вроде говорил, что она ушла?

– У нее аллергия на собак, потому и ушла. И вообще… нам давно нужно было отдельно друг от друга пожить.

– Почему? Вы не ладите? Извини, если…

– Да нормально все. Мы не то чтобы не ладим… Трудно ладить или не ладить, когда практически не общаешься.

Как-то так получилось, что я выложил ему все наболевшее, за исключением темы с Олдбоем, конечно. Он располагал к откровенности, умел так слушать, что хотелось говорить. При этом о себе он не сказал ни слова, и я по-прежнему не знал, кто он и почему один. Спрашивать боялся, вдруг там в прошлом какая-то жуткая трагедия, не хотелось вынуждать его вспоминать, а себя – искать какие-то бесполезные слова. Поэтому говорил о себе, о своих отношениях с Ирой, о том, как люди, живя вместе, бок о бок, проводя друг с другом время, деля годами радости и горести, почему-то становятся чужими друг другу. Как так получается, почему?