Александръ Дунаенко - Тюльпаны

Всё это время на меня смотрела Саримка. Почему-то она смотрела на меня, как на подлеца. Ничего вслух не произнесла, только вот именно так смотрела.

Сняла мою рубашку.

Прикрыла себя верёвочками стрингов. Накинула сверху летний халат.

Прошла от меня к дверному проёму, сказала: – Ты меня не провожай, ладно?

Кутты болсын…

***************************************************

Зашёл попрощаться с Талгатом. Тоже посидели немножко, по чуть-чуть выпили молдавского «Белого аиста».

Фирму свою Талгат сворачивал окончательно. «Не климат тут у вас, в России» – сказал… Я поправил: это – «у них»… Рассмеялись, но как-то грустно.

Я поделился своими последними обстоятельствами. Рассказал про всех троих – И про Ирку, и про Саримку и – про Лесю.

– Знаешь Веня, я тебе расскажу историю – это наше семейное предание. Сейчас почти легенда, – так мне отвечал Талгат.

У моего прадеда было три жены. Байбише – первая и две токал.

Так вот. Жили они все в разных аулах. У каждой был свой.

Когда мой прадед стал сильно стареть, он себе купил верблюда, который сильно кричал. И всегда к жёнам своим, особенно к тем, кто помоложе, ездил на этом верблюде. Или обязательно его за собой водил.

И жёны всегда встречали его с радостью.

И сам прадед мой никогда не имел повода заподозрить кого-нибудь из жён в неверности.

Потому что мудрый был.

Жён может быть у мужчины много. Даже у вас, у русских.

Но никогда нельзя допускать, чтобы они жили, или даже встречались в одном ауле.

Лучше, если эти женщины даже никогда не знают о существовании друг друга.

Ну, и нам, мужчинам, нужно не упустить того момента, когда нужно обзавестись кричащим верблюдом.

Ты, Веничка, допустил ошибку со своими девушками.

Ты – не прав.

****************************************************

Перед отъездом я зашёл в свою квартиру.

Оставлял её новым хозяевам «с мебелью»: два стула, широкая моя боевая кровать…

На голом матраце проглядывали бурые пятнышки: Лесе так и не удалось их отстирать.

Я матрац перевернул.

Немного посидел, попользовался на прощание уже чужой табуреткой.

Ключи от квартиры оставил потом перед входной дверью, под ковриком.

Обычно так все делают…

Латвия. Побережье. Здесь оказалось такое море, какое мне всегда нравилось: песчаные пляжи. Мелководье. Прозрачная вода. Холодновато, правда, но можно уловить-таки солнечный денёк, даже жаркий. И – поваляться, на песочке, поплавать в хрустальной солёной водице.

В позднее утро этого дня густой туман стелился над поверхностью моря. Но вода была не холодной. Приятно прохладной.

Вокруг не было ни души.

Я разделся, пошёл в воду.

Как это здорово: когда дно не из камней, не из ракушек и слизи, а – вот такое – из мелкого плотного песка, гигиенически чистое…

Я уходил по мелководью всё дальше от берега, который постепенно стал растворяться, теряться в сером тумане.

Здесь, в прибрежной этой водичке, можно довольно свободно разгуливать на большие расстояния: нет неожиданных ям, опасных течений. Песчаное желтоватое морщинистое дно уходит в глубину постепенно.

Вода доходила мне до колен, потом по грудь.

И вот я уже закачался в ленивой волне, как поплавок, чуть временами касаясь кончиками пальцев ноги близкого дна. Потом и его не стало, оно отодвинулось за пределы моего роста.

Я ещё какое-то время плыл в воде, прохладной и лёгкой. Пока не почувствовал, что уже нагулялся и пора возвращаться.

И – повернул назад.

Но… Назад – куда я повернул?…

Сплошной туман окружал меня. И не было видно ни моего берега, ни – Финляндии…

Какой-то Солярис…

Я ещё покрутился в воде. Попробовал достать до дна.

Да, тут оно, всего на несколько сантиметров глубже моего роста.

Но – куда мне плыть?

В солёной воде плавать совсем не трудно.

Но прошло уже приличное время.

И я, барахтаясь в этой замечательной, чистой и прохладной воде, стал уже заметно уставать. Замерзать…

Я всё вглядывался, напрягал зрение, старался, хоть что-нибудь разглядеть в густой вате тумана. Но зацепиться было не за что.

Я мог ещё долго держаться на воде, я мог ещё плыть, но я не знал – куда?

И силы оставляли меня…

Анютка… Рыжая моя одноклассница. Росли вместе. Играли в одной песочнице. Двор – один на двоих между хрущёвскими пятиэтажками. Росли, росли и выросли…

Анютка из рыжего бесполого подростка прорисовалась в расцветающую девушку. У меня незаметно изменился, огрубел голос.

Но отношения у нас оставались прежними: друзья, просто друзья. Даже, когда мне попалась порнушная кассета, мы с Анюткой посмотрели её без всяких экстраполяций. Я переживал происходящий на экране ужас отдельно, Анютка – открыв рот – отдельно. Вместе поржали.