Александръ Дунаенко: СКОЛЬКО НА НЕБЕ ЛУН?

Наша подруга Маргерит сказала, что ничего не чувствует. С мужчинами, которые у неё были, она никогда не испытывала счастья. Трения, возникающие иногда между лучшей и противоположной половиной человечества, Маргерит воспринимала, как грубую необходимость, и всякие восторги по этому поводу почитала за пустые россказни.

Мы с Вольдемаром придерживались на этот счёт другого мнения, ибо Господь наделил всякого мужчину способностью от ранних лет через сны видеть радостные проекты соития.

В уютные зимние вечера, когда сквозь бычий пузырь нашего вигвама‹1› слышалось злобное завывание вьюги, мы с Вольдемаром садились у камелька и предавались незлобивым мужским воспоминаниям об игрищах и забавах с прекрасными падшими женщинами из хороших семей. Маргерит в такие минуты обычно подавала нам индийский чай со слоном и с жадным вниманием равнодушно вслушивалась во все подробности нашей беседы. В моменты, когда мы особенно сильно воспламенялись, и рассказчик начинал причмокивать и жмурить глазки, а слушатель, жарко дыша, постукивать по бамбуковому футляру для пениса, в такие моменты Маргерит ничего не стоило разрушить наше благостное состояние. Она заявляла, что всё это враки, выдумки, только ей непонятно, зачем столько слов и нервов тратят люди на обсуждение тоскливых занятий. У неё были Василе, Александри и Эминеску, но ни с одним из них она не испытала ничего подобного. Завершая скептический оборот своих размышлений, она неизменно добавляла, что ничего не чувствует, и ничто на свете не может изменить её правильных взглядов на жизнь.

Три недели мы с Вольдемаром как-то мимо ушей пропускали настойчивые замечания Маргерит. Однако, с наступлением полной луны, я, а также и Вольдемар, в один голос заявили, что Маргерит не права, и мы имеем к тому твёрдые доказательства.

Маргерит не очень сопротивлялась, когда мы совлекли с неё вечернее платье. Она даже приняла удобную позу и с вызовом посмотрела на каждого из нас. И мы поняли, что погорячились, зря подняли шум, зря обнадёжили девушку. Доказательства куда-то исчезли, запропастились, а Маргерит ещё больше укрепилась во мнении, что всё вокруг враки.

Тихо и размеренно мы продолжали жить дальше. Временами нам казалось, что наш покой – это всё-таки не окончательный приговор нашему существованию, что возможно ещё и суматошное наслаждение и до него всего один шаг. И мы делали этот шаг, мы торопливо расстёгивали кофточку Маргерит, стягивали с неё лён и синтетику, и… прятали глаза и уходили в углы иглу‹2›, когда она принимала удобную для нас позу.

Много раз восходила и уходила луна, и однажды Маргерит нам сказала «нет». Нет! – сказала нам Маргерит и не позволила с себя снимать паутинно-тонкие, чёрные колготки. Она до последнего держалась и за лифчик, и за слабые узкие трусики и вскрикнула, когда Вольдемар неловко, но с силой воспользовался открывшейся розовой перспективой. Она продолжала стонать, когда, то же самое, проделал с нею я, хотя уже не дёргалась и не пыталась соединить колени.

Вечером, подавая нам чай с индийским слоном, Маргерит с грустью сказала, какая это тяжкая ноша – быть женщиной. Крупная слеза капнула в яичницу из плодов страуса, и мы не нашлись, что ответить, чем возразить нашей девушке.

1 – вигвам – иглу

2 – иглу – чум

Новые луны поднимались над нашим чумом‹1›, мы привыкли спать вместе с Маргерит, а она терпеливо переносила навязанный нами ей способ общения. Вольдемар раздобыл жидкого парафина‹2›. С его помощью пытался он найти путь к её неспокойному сердцу. Но всё было напрасно: – Я ничего не чувствую – в такт его лобзаниям отвечала Маргерит.

Мы жарко топили камин‹3›, натирали тела жиром и благовониями, вместе сплетались и скользили друг у друга в объятиях, я громко стучал в большой шаманский бубен, курил фимиам и давал Маргерит губами прикоснуться к священной плоти белого моржа. Пот градом скатывался на голубые толстые персидские ковры, Маргерит плакала, порывисто помогая Вольдемару достать ей до самого сердца, но силы покидали его, потом – и меня, а счастье продолжало оставаться за порогом нашей яранги‹4›.

Но вот однажды дверь избы-читальни‹5› с чумом распахнулась. И вошёл ОН. ОН был не похож на нас. Коренастый, с тонкими губами и высоким лбом, ОН медленно размотал с себя и бросил в угол юрты‹6› длинный шарф. Маргерит, до того безучастная ко всему, приподнялась вдруг с нашего голубого толстого персидского ковра и внутренне вся напряглась.