Алексей Левин - Больше боли. Книга 1. Татуировка

До меня видимо не дошло, что наушники надеты не просто так, а играют музыку. Но Паша все равно ответил:

– Ничего. – И закрыл глаза.

Он выглядел очень уныло. Как щенок, например, или кот, который очнулся после кастрации. Я очень аккуратно сел на соседний стул и заглянул в его компьютер. Паша грустил на странице Google.

– Сайт не грузится? – Решил я поднять ему настроение.

– Не-а. – Голова Паши не двинулась.

Я вздохнул. Мне так адски жгло с левой стороны ребер, что я принял полученный ответ как единственный, и стал, не дыша, стягивать с себя толстовку. Паша вдруг повернулся ко мне.

– Ваташи-ва дай ски дес. – Произнес он следующую абракадабру, и снова грустно опустил ресницы. Он стал так похож на кого-то из своих мультиков, что я улыбнулся.

– Ты на этот свой маскарад что ли готовишься?

Паша регулярно ходил на странные сборища, где собрались люди, обряженные в костюмы своих любимых героев из аниме. Когда он потом показывал мне эти фотки, я диву давался, как кого-то угораздило покрасить себе волосы в синий цвет, чтобы только быть похожим на персонажа. Они бы себе еще и глаза тогда выбивали, если изображали кого-нибудь с повязкой. Я бы хотел посмотреть на девушку-пулемет в исполнении поклонников. А что, вполне тру, хоть и не из аниме.

Я провел пальцем по забинтованным ребрам. Каждый миллиметр отозвался горячим уколом в коре головного мозга. Я зашипел, прикусив губу. Это была странная боль, ноющая, расщепляющая тебя на несколько тысяч частиц. Ты терялся в ней, как в Космосе, среди мириад звезд и планет, но все же сохранял способность спокойно мыслить и говорить.

Паша открыл глаза.

– Что это у тебя?

– Татуировку набил.

Он поднял брови, но ничего не сказал. Потом выпрямился, стащил наушники с головы, и спросил:

– Можно посмотреть?

– Не, пока нельзя. – Я еще раз провел пальцами по бинту и посмотрел на часы. – В шесть утра можно будет.

– Клево, тогда я будильник поставлю. – То ли в шутку, то ли всерьез, сказал Паша, нацепил наушники и вернулся в исходную позу. Я еще немного посмотрел в его затылок, потом взял пачку сигарет и пошел курить.

Я не сразу осознал, что время от времени трогаю свое приобретение. Это получалось как-то само собой. Например, я искал зажигалку по карманам, и то и дело задевал локтем низ татуировки. Поначалу я вздрагивал и ругался сквозь зубы, а потом вообще перестал это замечать. То есть, боль не ушла, она была постоянным оранжевым фоном, колеблющимся где-то в самом низу моей картины мира, но я стал к ней привыкать. И, как будто желая напомнить себе о ней, я, как назло, задевал боком дверные косяки, углы, сутулился, трогал повязку, думал о боли. Под конец вечера это так меня довело, что я прямо заорал, когда Паша уронил на меня книгу с полки.

– Бл*ть, ну будь осторожней!

– Оу, прости, прости, Тем-семпай. – Забормотал он, поднимая с меня томик манги. – Че, прям по ней попало, да?

И хоть попало не по ней, а по груди, я все равно сказал:

– Да. – И двинул ему кулаком по ноге. Паша заржал и сел на пол.

– Хочешь, чай сделаю?

– Валяй…

Паша умел делать вкусный чай. То есть, у него было совсем другое отношение к приготовлению чая, чем у всех обычных россиян. Или у меня. Когда я делал чай, я просто закидывал туда пакетик и болтал его в кипятке какое-то время. Да я даже кружку мог не мыть после вчерашнего чая. Зачем это делать, если там и до этого было то же самое?

А Паша нет, Паша не зря был анимешником, знатоком японской культуры и прочего. У него был чайный набор, разные сорта чая, четыре глиняных кружечки без ручек. Можно было велеть ему заварить чай, и пойти в душ, потом покурить и зашить носки – а Паша сидел бы над своим черным блестящим чайничком, приоткрывая его и наслаждаясь идущим оттуда чудным травянистым запахом. Потом он приглашал на половое чаепитие. Этот термин придумал я, потому что оно обычно совершалось сидя на полу. Паша аккуратно и очень неспешно разливал пахучую светло-коричневую жидкость по кружкам, потом предлагал первую кружку мне, вторую брал себе, и мы сидели так молча, отпивая кипяток по крохотным глоткам, и думая о вечном цветении сакуры.

Я, конечно, будучи далеким от восточных культур, только притворялся, что думаю о сакуре. Я мог думать о тысяче вещей одновременно, совмещая розовых пони и претенциозных, гламурных баб с механикой на заводах Германии XIX столетия в одном миксере. Но глядя на Пашу, на его просветленное чело и прикрытые тысячелетней японской мудростью глаза, я прямо слышал шелест лепестков сакуры в его голове.