Алексей Левин - Больше боли. Книга 1. Татуировка

Вот и теперь Паша приготовил четыре кружки чая с шалфеем и корицей за восемь прочитанных мною страниц англоязычного Чака Паланика, а потом сел, поджав под себя ноги, и стал ожидать моего присоединения к половому чаепитию. Я присоединился.

На этот раз я и вправду думал о цветении сакуры. Вернее, я пытался представить, как пахнет в садах, где растет и цветет каждый год сакура. Мне представлялся запах черемухи или сирени, что, боюсь, было не совсем то. Паша же, в противовес мне, видимо думал о массовой вырубке сакуры, потому что более расстроенного вида я уже давно не наблюдал на его лице.

– Давай колись, что случилось. – Сказал я между первой кружкой чая и второй.

Паша опять опустил свои ресницы, и я снова рассмеялся. У него это здорово получалось.

– Я же сказал тебе. – Отмазался он, даже не взглянув на меня.

– Слушай, я уже понял, что я плохой переводчик. Не надо меня каждый раз унижать. Но я правда не знаю японский язык, прости покорно. – Я попытался придать своему тону больше дружественности, но все равно получилось язвительно. Однако Паша пропустил мои колкости мимо ушей и сохранил унылое выражение лица. Мы молча выпили остатки чая. Вставая, Паша произнес только:

– Ты все равно не поймешь.

Я оставил это его высказывание без комментариев. Вообще-то Паша был прав, у нас с ним было мало общего, кроме того, что обычно есть у людей, живущих вместе. Мы живем вместе уже целых три года, и, пожалуй, Паша знает меня лучше кого-либо. Мы вместе готовим, я знаю, что у него аллергия на чеснок и апельсины, а он – что я ненавижу укроп и петрушку. Я одалживаю ему пену для бритья, когда у него кончается, и сам порой ворую его зубную пасту, когда мне лень покупать свою, а из старого тюбика уже даже душа не идет. Паша по утрам встает сразу после будильника, а потом расталкивает меня, кидает в меня подушкой, засовывает палец в ухо, чтобы я проснулся, и идет на все крайние меры, чтобы я наконец восстал из постели. Короче, Паша стал роднее отца для меня за все это время.

И все же я во многом его не понимал, как теперь, например, непостижимой для меня была его причина грусти.

Короче я решил оставить Пашу в покое, уповая на завтрашний день. Завтра, все-таки, мой день рожденья. А человек, имеющий день рожденья, всегда может рассчитывать на поблажки.

Я ложился спать беззаботным парнем в возрасте двадцати лет, без каких-либо заморочек и особых проблем, вполне довольным своей жизнью и в чем-то даже оптимистичным, но я не знал, что уже спустя четыре часа мне суждено будет проснуться постаревшим на один год и познавшим нечто невообразимо неестественное.

Начнем с того, что я проснулся от дикого стояка. Извините, конечно, за такие подробности, но дальше их будет попадаться все больше и больше, так что вам лучше отбросить всякие религиозные убеждения и моральные принципы.

Так вот, мне даже во сне ничего такого не снилось, как бывало раньше, в лихие подростковые годы. Я в принципе не понял, что мне такого должно было привидеться, чтобы проснуться буквально с бревном, каменно застывшим посередине моей кровати. Я даже не поверил, что такое бывает. У меня вообще-то такого сильного никогда не было. Я говорю, пошевелиться было страшно, как будто его чем-то накачали.

Я сглотнул, быстро посмотрев в сторону Пашиной кровати. Он бы мне не простил, проснись я с таким эпичным стояком при его бодрствовании. Слава Богу, тот мирно спал и не чувствовал густой черной тени, опасно сгустившейся над его головой. Минуту я размышлял, что с этим делать. Можно было обратно лечь спать, надеясь, что к утру все пройдет. А вдруг не пройдет? Паша всегда вставал раньше меня. Я не хотел просыпаться под его дикое ржание.

Ладно, поковылял в туалет. Там понемногу этот дикий отек (не знаю, как еще это назвать) опал, и позволил мне вернуться в постель незамеченным и с виду невинным. Но как только я закрыл глаза, как моя татуировка начала страшно зудеть. Не открывая глаз, я рисовал себе желанные картины. Как я впиваюсь пальцами в свои ребра и разрываю зудящую кожу. Как я достаю терку или ершик, и начинаю выдирать чужеродную краску из тела. Как я потом прижимаю холодные ладони к кровоточащим ранам.

Я завертелся на постели. Долго на одном боку не лежалось. Я так умаялся, ища подходящее, не чесательное положение, что в итоге нашел себя с лицом, уткнутым в подушку. Придавленная к простыне часть татуировки немного успокоилась, но зато та, уходящая на спину, просто начала разрываться, лопаться, идти пузырями и расползаться в стороны. Всю эту гамму чувств я не мог долго выдерживать. Я же не шпион, все-таки. Немного почесать можно. Чуть-чуть, вокруг.