Эм Ленская - Присвоить тебя

Он ведь не хвалит лично Одинцова, это лишь благодарность его домработнице.

Спустившись в гараж после завтрака, Захар кликает на брелок сигналки, и впереди – там, где они с Тимофеем вчера оставили, – отзывается ответом авто. Захар не планировал брать тачку Одинцова, но тот настоял. Конечно, на случай, если Захар абсолютно внезапно ему потребуется.

«Ты же не приедешь ко мне на такси или метро?» – усмехаясь, сыронизировал Одинцов накануне. А после, не отводя от Захара уже хмельной взгляд, отпил из бокала вино.

Салон авто вновь встречает Захара ароматом элитной жизни. И нотками одеколона Тимофея. Тонким, чуть сладким, практически нежным, который не вяжется с образом человека, носящим его на себе. Захар пахнет обычным «Олд Спайс», купленным в супермаркете, и даже эти запахи вступают в заметный контраст, будто даже в деталях все пытается указать на их с Одинцовым отличия. Ткнуть пальцем в грудь и спросить: да куда же ты лезешь, парень? Тебе здесь не место.

«Будто я выбрал для себя это сам», – с досадой думает Захар. И вспоминает, как вчера на мгновение увидел себя в другом свете, напялив шмотки, которые выбрал ему Одинцов. Красивые, модные, как сам Тима, которому и положено их носить.

«Так, нахер лишние мысли», – решает Иваньшин, врубив зажигание. Если он вынужден быть в услужении у мажора, почему бы не урвать с этого куш?

Захар резко выруливает с подземной парковки, скрипя шинами, так что звук эхом разносится по полупустому пространству.

Путь до его дома занимает менее получаса. А под конец Захар даже расстраивается, что путешествие так скоро закончилось: ехать за рулём представительской тачки в одиночестве, без трескотни Одинцова под ухом, роскошное удовольствие.

Время едва проскочило отметку в полдень. Захар выключает в машине радио и просто сидит, положив руки на руль. Невысокое блеклое здание, где он снимает квартиру, стоит на противоположной стороне дороги и взирает унылыми просветами окон на не менее серую, несмотря на ясную погоду, улицу. Захар чувствует себя не в своей тарелке, не к месту – вычурно, – сидя в салоне навороченной тачки, чья стоимость выше, чем зарплата половины его соседей за квартал в складчину.

Захару словно бы стыдно. Но он ведь не выбрался. Его вырвали отсюда, не спрашивая. Это не его личная прихоть. Не его настоящая жизнь. Но он словно плюет этому месту в лицо своим появлением.

Резкий импульс нажать на газ и припарковаться где-то подальше отсюда пронзает мозг Захара, но он быстро одумывается. Надо лишь выйти, собрать свои шмотки и скорее вернуться обратно. Сбежать. Спрятаться.

Несмотря на то, что район далек от элитного, публика среди жителей в целом приличная, так что Захар не боится, что за время его отсутствия кто-то скрутит колеса, разобьёт ему зеркала или проткнет шины заточкой. Он выбирается из машины и, невольно понурив голову, спешит к входу в здание.

Комната встречает его прелым, спертым воздухом непроветриваемой долгие дни квартиры. Заботиться о таких мелочах в жизни Захара некому. Вряд ли кто-то вообще задавался вопросом, где он пропадал почти целый месяц, пока валялся избитым в больнице.

На кухне Иваньшин выбрасывает плесневелый, засохший хлеб и остатки скисшего супа, в котором завелась половина справочника по биологии из раздела грибков. В остальном дом практически не изменился. Словно замер в моменте, когда Захар покинул его перед тем самым боем с Катаниным. Перед тем днём, когда Одинцов росчерком личной подписи и толстой стопкой купюр сделал его своей… собственностью?

Ладно, работником.

Когда осознание и первые иглы противоречия, злости и непонимания притупляются, Захар пытается не рушить на голову Тимофея все обвинения. Пока тот и правда поступает с ним исключительно по-человечески. Сидеть в постоянном ожидании зова Назара теперь не приходится. Не приходится думать, удастся ли встретить ещё один день живым. Удастся ли заработать достаточно, чтобы скорей закрыть долг и выбраться из ошейника.

На стене над кроватью висит пара боксерских перчаток. На столе с торчащей между страниц закладкой – книга. «Божественная комедия» Данте, Захар помнит, что как раз закончил читать Чистилище, но так и не начал Рай.

Он берет книгу в руки – с чуть потрепанным корешком, в мягкой обложке, – открывает в месте закладки и читает первые строки:

«Лучи того, кто движет мирозданье,

Все проницают славой и струят

Где – большее, где – меньшее сиянье».