Виктор Улин - Приемщица

– Что – « надеть »? – опять не поняла я. – Халат…

– Да ничего не надо надевать. Просто вспомнила, как у нас в школе молодая математичка говорила, что у нормальной женщины есть три аксиомы. Первая: все мужики – козлы. Вторая: мой ребенок – лучший на свете…

– Не пробовала, но уверена, – вставила Катя.

– Я пробовала – подтверждаю, – сказала я.

–…И третья – мне надеть нечего.

–…Девчонки!

В комнату отдыха, размахивая всем телом, влетела Саша и остановилась на пороге. Наша начальница каждой из нас годилась в дочери, но обращение с первого раза показалось мне естественным. Ведь любая женщина до определенного момента старается увеличить свой возраст, а после – уменьшить; в данном случае встречные интересы совпадали.

– Заходи, – сказала Катя.

– Я… что-то спросить хотела, – ответила девушка, покосившись на меня. – По ходу из головы вылетело. Вспомню – зайду. Попозже.

Я мгновенно догадалась, что здесь происходит еще нечто, и я как новенькая кажусь лишней.

Допив кофе и взглянув на часы, я соврала, будто мне надо съездить на прежнюю работу, подписать приказ об увольнении и забрать трудовую книжку.

Напарницы тепло со мной попрощались, а Саша помогла найти выход через параллельный коридор в Оксанину приемную.

Шанин сказал, что первое время мне нужно не работать, а присматриваться и запоминать правила, не думая ни о чем ином.

Сначала я делала это, не высовываясь из комнаты и почти не вставая со стула, а лишь развернувшись лицом к выходу.

Это получалось без труда, поскольку наша забеленная дверь всегда стояла открытой; все происходящее по обе ее стороны шло на глазах у всех и никого не смущало.

Работа поразила меня в первый день.

Но еще больше потрясла «физиологическая разрядка» – точнее глубина и полнота действия, которое посторонний человек назвал бы элементарной половой разнузданностью.

На второй или третий день после моего появления начальница нашего отдела ходила в плотных трусах.

Никому из женщин объяснения причин не требовалось, но донор, отработавший с Катей, сдавший продукт и теперь требовавший разрядки, в женских тонкостях не был сведущ.

Или был, но не желал их принимать в расчет.

Мужчина топтался у стойки, Саша кивала в сторону настенных фотографий, показывала рукой на Аду, которую в этот момент работали на четвереньках, хлопала ладонью по своим трусикам – он мотал головой и тянулся к звездам на ее груди.

Девушка что-то возражала, потом до меня донесся ее голос:

– В рот я не беру, чтоб ты знал!..

Донор заговорил что-то еще.

Саша пожала плечами и сняла трубку внутреннего телефона.

– Сейчас вызовет Ксанку, – пояснила Катя, зачем-то встряхнув банку с кофе.

Меньше, чем через минуту по боковому коридору пролетел цокот каблуков, и к нам в комнату вошла секретарша.

– У Саши праздник красных трусиков, твоего портрета еще не вывесили, – сказала она мне и взялась за молнию белого халата.

Привычно и никого не стесняясь. Я сразу поняла, зачем ее вызвали.

Когда Оксана осталась в темно-вишневом кружевном гарнитуре, я отметила, что бедра ее имеют грушевидную форму, любимую некоторыми мужчинами. Живот подкачал: после родов он не сократился, был весь в складках и морщинах. Впрочем, к моему возрасту у этой милой женщины все еще могло подтянуться. Но когда секретарша разделась полностью, я ее искренне пожалела.

Мой первый мужчина – институтский философ, приобщивший меня в летнюю сессию второго курса – человек нехороший, но умный, повторял, что обнаженная женская грудь принципиально не может быть некрасивой. Этот девиз, внедренный в мое сознание почти одновременно с мужским предметом, внедренным в мое девственное тело, сослужил добрую службу. Я пребывала в счастливой убежденности, что голая я прекрасна уже потому, что голая, до тех пор, пока не поумнела. Но к тому моменту мое тело развилось до нынешней степени совершенства и никакие мантры уже не требовались.

Не знаю, что сказал бы похотливый философ об Оксаниной груди. Но я смотрела на нее и мне в голову приходили даже не собачьи уши, а что-то еще более неподходящее.

Оксана заметила, что я ее рассматриваю, усмехнулась, но не прикрылась.

Глотнув кофе прямо из Катиной чашки, секретарша поспешила в цех, оставшись в туфлях на толстых красных подошвах. Она шагала с нарочитым эротизмом, и я отметила, что у нее очень красивые волосы – волнистые, темно-русые, покрывающие всю ее спину. Чуть ниже на пояснице красовалась отвратительная цветная татуировка в кичевом стиле, напоминающая то ли орнамент из колючих веток, то ли условные знаки каких-то самурайных придурков. А икры ее, пока их до нужного места прикрывал халат, были куда красивее, чем в голом виде.