Маркиз Сад - Эрнестина

– Нет, сударыня, и еще раз нет, вы сами не верите в то, что говорите, – твердо отвечает Герман. – Вы в это не верите, сударыня. Неопытный мошенник не начинает со столь крупных сумм. На тяжкие же преступления способно лишь погрязшее в пороках сердце. Можете ли вы упрекнуть меня в хоть в чем-нибудь, что дало бы вам повод для подобных обвинений? Если бы я совершил кражу, неужели я бы сейчас находился в Норрчёпинге? Ведь уже неделю назад вы предупредили меня, что должны дисконтировать эти векселя. Неужели я, похитив деньги, дерзнул бы спокойно дожидаться здесь, пока раскроется мой позор? Правдоподобно ли такое поведение? Какие у вас основания подозревать меня?

– Не собираюсь искать для вас оправдания, Герман. Я – потерпевшая сторона и лишь устанавливаю факт свершения преступления. В ваши обязанности входит сохранность моей кассы. Вы один отвечаете за нее. Когда я испытываю нужду в деньгах, которые определенно должны в ней находиться, касса оказывается пуста. Замки не повреждены. Никто из слуг не исчез. Подобная кража без взлома и без следов может быть совершена лишь тем, у кого есть ключ. В последний раз призываю вас задуматься, Герман. Я задержу этих негоциантов еще на сутки. Завтра вы кладете на место мои деньги... или вами займутся органы правосудия.

Проще испытать, чем передать словами отчаяние, охватившее Германа, когда он вернулся к себе. Он обливался слезами, обвинял небеса, обрекшие его на жизнь, преисполненную злоключений. Отныне перед ним открывались лишь два пути: бежать или пустить себе пулю в лоб... Еще не успев как следует все сопоставить, он гневно отбрасывает саму мысль о подобном выборе... Умереть неоправданным... не покончив с подозрениями, которые, быть может, причинят боль Эрнестине? Утешится ли она, полагая, что отдала свое сердце человеку, способному на такую низость? Ее утонченная душа не снесет бесчестья и угаснет от горя... Бежать – значит признать себя виновным. Честному человеку, однако, не пристало изображать даже видимость свершенного им злодейства. И Герман предпочитает отдаться на волю рока. Он составляет письма сенатору и полковнику. Первого просит о протекции, второго – о дружеской поддержке. Герман почти не сомневается в честности Окстьерна и твердо уверен в порядочности Сандерса. Он описывает обоим постигшее его несчастье, уверяя их в своей невиновности. Дает понять полковнику, насколько гибельными могут оказаться обвинения со стороны женщины, чье сердце обуреваемо ревностью и которая не упустит столь удобного случая погубить его. Он просит полковника незамедлительно дать ему наставления, как поступить в столь безвыходной ситуации. Сам же он подчиняется промыслу небесному в надежде на то, что высшая справедливость не допустит наказания невиновного.

Нетрудно представить, какую ужасную ночь провел наш молодой герой. Наутро Шольц вызывает его в свои покои.

– Ну что, друг мой! – начинает она, изображая искреннее участие. – Готовы ли вы признать свою вину и решились ли наконец поведать мне причину столь невероятного поступка с вашей стороны?

– Сударыня, я готов предстать перед правосудием, дабы доказать свою невиновность, – смело отвечает молодой человек. – Будь я виновен – я сейчас не находился бы в вашем доме. Вы оставили мне время для побега, но я этим не воспользовался.

– Возможно, вы рассчитали, что не успеете уйти от преследования и смекнули, что побег означал бы для вас окончательный приговор. Бегство выдало бы в вас жулика-новичка, упорство же ваше заставляет предположить, что речь идет уже не о первом вашем опыте.

– Мы произведем наши взаимные расчеты, когда вам будет угодно, сударыня. И до тех пор, пока в них не будет обнаружено погрешностей, – вы не вправе так обращаться со мной. Я же, в свою очередь, считаю себя вправе попросить: не торопитесь с оскорблениями, пока не дождетесь более верных доказательств моей виновности.

– Герман, неужели такого обхождения я заслуживаю от молодого мужчины, которого сама воспитала и на которого возлагала все свои надежды?

– Вы уклоняетесь от ответа, сударыня. Оговорки ваши удивляют меня, скажу больше – я нахожу их подозрительными.

– Не сердите меня, Герман, не нужно. Не досаждайте мне в минуту, когда вам должно постараться смягчить меня... – и, не в силах сдержать свой пыл, продолжает: – Ты ведь знаешь, неблагодарный, какие чувства питаю я к тебе! Никто на свете более меня не жаждет утаить твои прегрешения... Да если надо, я готова собственной кровью омыть твой позор... Послушай, Герман. Я все поправлю. В банке моих корреспондентов у меня лежит сумма, десятикратно превышающая эту пропажу... Сознайся, что виновен – вот все, что я прошу... дай согласие жениться на мне – и все позабудется.