Маркиз Сад - Эрнестина

Оговорки и условия, содержащиеся в письме, не понравились Эрнестине. Они пробудили в ее душе смутные подозрения, которыми она не замедлила поделиться с отцом. Полковник заверил ее, что всегда представлял себе планы Окстьерна именно таким образом. На самом деле, – продолжал Сандерс, – какой смысл Герману уезжать из Норрчёпинга, пока он не уладил расчеты с этой Шольц? Эрнестина пролила немало слез, душа ее терзалась противоречивыми чувствами – любовью к Герману и страхом навредить отцу, и она не осмелилась настаивать, хотя испытывала непреодолимое желание воспользоваться дарами сенатора лишь после того, как ее бесценный возлюбленный окажется полностью свободным от обязательств.

Итак, надо было определяться с отъездом. Герман был приглашен к полковнику на прощальный ужин. Сцена расставания была необыкновенно трогательна.

– О моя милая Эрнестина, – говорил Герман с глазами, полными слез. – Я расстаюсь с вами и не знаю, увидимся ли мы вновь. Вы оставляете меня в обществе нашей недоброжелательницы... безжалостной женщины, которая, несмотря на искусное притворство, еще лелеет свои чувства. Кто придет мне на выручку, когда эта мегера обрушит на меня град сокрушительных ударов, едва убедится, что отныне я, как никогда, решительно настроен следовать за вами повсюду, и никому на свете не буду принадлежать, кроме вас... А вы... куда отправляетесь вы, великий Боже!.. Туда, где будете полностью зависеть от мужчины, который был в вас влюблен... и продолжает любить вас... и чья добровольная жертва весьма сомнительна. Он совратит вас, Эрнестина, ослепит вас своим блеском, и мне, несчастному, покинутому Герману останется лишь оплакивать невозвратную потерю.

– Сердце Эрнестины навеки отдано Герману, – сказала юная Сандерс, сжимая ладони любимого. – Стоит ли опасаться быть обманутым, владея таким богатством?

– Ах! Если бы я был уверен, что никогда его не лишусь! – воскликнул Герман, падая к ногам своей прекрасной возлюбленной. – Если бы мог убедить Эрнестину смело отвергать любые домогательства – нет и не будет никого на свете, кто любил бы ее сильнее, чем я!

Отчаявшийся юноша вымолил у Эрнестины разрешение сорвать с ее розовых губок драгоценный поцелуй – в залог истинности ее заверений. Целомудренная и осмотрительная Эрнестина, никогда не позволявшая этого прежде, сочла, что в подобных обстоятельствах стоит уступить. Она склонилась к возлюбленному. Герман заключил ее в объятия и, сгорая от любви и желания, теряя рассудок от обуревающей его темной волны наслаждения, выразимого лишь слезами, запечатлел свои священные огненные клятвы на прекраснейших в мире устах, получив в ответ от слившихся с ним губ сладчайшие подтверждения любви и постоянства.

И вот он настает, роковой час разлуки. Разве для двух истинно любящих сердец существует различие между расставанием и смертью? Покидая любимых, мы ощущаем, как сердце наше разбивается и рвется на части. Органы наши словно соединены незримой нитью с предметом нашей любви – потому они, казалось, слабеют и увядают, если он оставляет нас. Хочется то бежать прочь, то возвращаться, то расставаться, то снова слиться в объятиях, словом, невозможно ни на что решиться окончательно. И вот любви настает конец – метания прекращаются. Из нашего тела, казалось, уходит сама жизнь. То, что сохраняется, представляется нам безжизненным, мы словно мертвеем. И лишь в отделившемся от нас предмете любви пытаемся обнаружить утраченный смысл существования.

Тотчас после ужина решено было отправляться в путь. Эрнестина обращает свой взор к возлюбленному. Тот в слезах. Душа ее разрывается...

– О, отец! – восклицает она, и слезы ее потекли ручьем. – Вы видите, какую жертву приношу я ради вас!

И бросаясь в объятия Германа, говорит ему:

– О ты, кого я всегда любила, ты, кого буду обожать до самой могилы, прими от меня еще одну клятву. В присутствии отца моего, клянусь, что никому не буду принадлежать, кроме тебя. Пиши мне, думай обо мне, верь только мне одной и считай меня презреннейшей из женщин, если я отдам кому-нибудь, кроме тебя, мою руку или мое сердце.

Герман в ужасном смятении. Согнувшись до земли, он припадает губами к ногам своей богини. Кажется он вкладывает всю душу в пылкие поцелуи, словно пытаясь их огнем удержать Эрнестину...

– Я больше не увижу тебя... не увижу никогда, – говорил он ей, смешивая слова с рыданиями... – Отец мой, позвольте мне последовать за вами, не миритесь с тем, что у меня отнимают Эрнестину. Если же таков приговор моей судьбы – что ж, тогда своей рукой вонзите шпагу в мою грудь!