Виталий Протов - Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим

Утопленница, почувствовав мое вторжение, вздрогнула, а я, оттолкнувшись ногами ото дна теперь уже отягощенный (приятное отягощение) тремя девами, стал всплывать, и вскоре мы все оказались на берегу. Однако несостоявшаяся утопленница не изъявляла ни малейшего намерения выпускать своего спасителя, что даже вызвало некоторую ревность у двух других дев, которые полагали, что имеют право первоочередности.

Поначалу мне показалось, что спасенную одолевают судороги возвращения к жизни – такое иногда случается с утопленниками: когда они приходят в себя, на них находит корча, все тело дергается. Именно это и происходило со спасенной, но, приглядевшись, я понял, что причина ее корчи совершенно иная. Она еще не успела наглотаться воды и заглянуть в глаза смерти, когда попалась на мой спасительный крючок, ощутив который в своем лоне, снова загорелась желанием жить. Насаженная на мое естество, она всеми недрами своего тела пыталась объять его, ощутить его в полной мере, возвращаясь к жизни на волне сладострастия, которая есть самая высокая из волн, что подхватывает нас, вознося к поднебесным вершинам, на которых встречает нас Амур.

Ей удалось добиться желаемого достаточно быстро (не знаю уж, что было тому причиной – то ли нервическое состояние после пережитой и преодоленной готовности покончить с собой, то ли какие-то особенные свойства моего спасательного инструмента), к немалой радости двух других претенденток на мое внимание, которые поспешили испытать то же, что их восставшая из мертвых односельчанка, лежавшая теперь без сил, кои все без остатка были затрачены на получение наслаждения, ставшего стимулом ее возвращения к жизни.

Праздник Ивана Купалы сохранился в моей памяти по сей день, я вижу своим мысленным взором случившееся много лет назад так, будто это произошло только вчера, и благословляю тех дев, что давали наслаждение мне, не забывая и о собственных радостях.

Мое перо спешит дальше. Пропускаю, боясь не успеть, ряд приключений на дальнейшем моем пути до русской столицы, добравшись наконец до которой, я был шокирован представшим передо мной необычным зрелищем – по дороге навстречу мне мчалась карета, возница которой нахлестывал не только лошадей, но и попадавшихся на пути прохожих. Удары кнутом он сопровождал грозными криками:

– А ну, смерды, прочь с дороги! Не вишь, кто едет?!

Не зная местных обычаев, я прижался к обочине, уступая дорогу карете, которая, как мне удалось узнать в скором времени, принадлежала графу Бирону, фавориту императрицы Анны Иоанновны.

Я же поспешил к Его милости герцогу, на дворец которого мне указали местные жители.

В канцелярии герцога мне выразили неудовольствие моим якобы поздним появлением (хотя я ни одного дня не потерял даром – виной моего долгого пути были бескрайние просторы Российской империи) и сказали, чтобы я немедля отправился на приготовленную мне квартиру и безотлучно ждал вызова.

Я отправился по названному мне адресу и нашел там прелестную квартиру, отвечавшую самым изысканным требованиям. Я улегся на широкую кровать и беспробудно проспал пять дней – слишком много сил отнял у меня долгий и насыщенный приключениями путь.

Проснувшись, я принялся ждать.

Шли дни. Недели. Но вызова так и не было...

(От В. Протова: поскольку рукопись здесь обрывается, а архивные сведения об этом периоде жизни барона слишком скудны, мы можем лишь предполагать о петербургских похождениях барона фон Мюнхгаузена, но, зная его нрав, можно не сомневаться: его жизнь в столице была насыщена амурными и куртуазными похождениями, а не только охотой, вопреки утверждениям господ Распе и Бюргера, которые пишут, например, от имени барона: «Боюсь, господа, наскучить вам рассказами об образе правления, искусстве, науках и других достопримечательностях изумительной столицы России и еще менее хочу занимать вас повествованием о всяких интригах и веселых приключениях в обществе bontonа, где хозяйка дома имеет обыкновение приветствовать гостя рюмкой водки и поцелуем. Я стремлюсь привлечь ваше внимание к более важным и благородным предметам, а именно к лошадями собакам, большим любителем которых я был всегда, дале – к лисицам, волкам и медведям, а их, как и всякого другого зверья в России такое изобилие, что ей может позавидовать любая другая страна на земном шаре...»

Дальнейший текст рукописи начинается с рассказа о похождениях барона в 1739 году на Русско-турецкой войне, куда он отправился, будучи уже поручиком Брауншвейгского кирасирского полка; видимо, барон все-таки дождался вызова в канцелярию герцога, планы которого относительно предполагавшегося пажеского статуса барона изменились. Впрочем, точнее будет сказать, что начинается эта часть рукописи с полуслова и с очередной отповеди заклятым врагам барона.)