Виталий Протов - Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим

Под русский борщ, солонину, расстегаи, соленые грибочки и множество других закусок, название коих осталось мне неведомо, мы опустошили весь кувшин, и к концу обеда я питал к хозяину самое дружеское расположение. Он тоже проникся ко мне участием и, когда трапеза закончилась, чмокнул меня по-приятельски в губы и сказал, что пришлет девку согреть мне постель: хоть весна уже и наступала, но ночи случались холодные.

В благодарность за такую предусмотрительность я чмокнул его в ответ и сказал, что всегда буду готов оказать ему такое же гостеприимство в моем замке в Боденвердере. Мы посидели еще немного за приятным разговором, после чего он сказал, что постель моя достаточно нагрелась, и пожелал мне доброй ночи.

Я отправился в отведенную мне опочивальню и, открыв дверь, увидел, что в просторной кровати и в самом деле лежит девка, которая, увидев меня, не выразила ни малейшего желания высвобождать нагретое место. Напротив, всеми своими движениями и мимикой она дала мне понять, что готова греть его хоть всю оставшуюся часть ночи и будет противиться любым попыткам выпроводить ее отсюда.

Выпроваживать ее в мои намерения отнюдь не входило, потому как я после сытного застолья был вовсе не прочь в полной мере вкусить и сладостей иного рода. Это же самое, видимо, было на уме и у моей согревательницы (звалась она, кстати, Глашка), жаркое тело которой, казалось, вспыхнуло еще жарче, когда к нему прикоснулось мое.

Если мой любезный читатель мужеского полу ложился когда-нибудь в постель наслаждения после изрядной выпивки, он поймет меня и все, что происходило в опочивальне в течение последующей ночи. Когда по прошествии получаса интенсивных телодвижений с обеих сторон Глашка, вкусив сполна от блаженств сладострастия, в изнеможении выползла из-под меня, я был почти так же далек от искомого мною финала, как и в начале нашей любовной игры, продвинувшись лишь на малую толику к тому взрыву, который должен завершать любое соединение мужчины с женщиной.

С тоской посмотрев на мою неугомонную плоть, Глашка (нужно отдать ей должное, она не повела себя как известная собака на сене) сказала, что, к сожалению, более не в силах предаваться этому действу и вынуждена пригласить свою подружку Дашку, дабы я мог, к собственному удовольствию, завершить то, что было начато с нею, Глашкой.

Дашка оказалась куда как более чувственной, чем ее предшественница, – ее хватило лишь на четверть часа восторгов, от которых ее тело выгибалось так, что я опасался за целостность ее спинного остова. Наконец и она вынуждена была признать свое фиаско... Сказав, что призовет на помощь свою сестренку Клашку, она удалилась, чтобы полминуты спустя вернуться с прехорошенькой девицей, которая не без удовольствия для себя продолжила то, что не смогла завершить ее сестрица. Но и этой не удалось добиться желаемого для меня результата, хотя сама она внакладе не осталась. Спустя время и она побежала за подружкой...

Не помню уж, сколько их побывало в моей спальне той ночью – десять ли, двенадцать ли, но только когда исчерпался имевшийся в наличие запас подружек и сестер, пришлось заходить на второй круг. И лишь к середине круга третьего я почувствовал приближение того мига, ради которого и предпринял сии экзерциции.

Заслышав мое участившееся дыхание, все остальные участницы сей баталии, так и не покидавшие опочивальни, тоже взволнованно засопели, а потом сладострастно застонали, когда все закончилось долгожданным взрывом.

После этого они поклонились мне до земли и, пошатываясь от усталости, побрели по своим опочивальням. У меня, сказать по правде, от слабости тоже едва не дрожали ноги и руки, и скоро я заснул мертвым сном, чтобы проснуться, когда солнце уже подбиралось к высшей своей дневной точке.

Коря себя в душе за потерю времени, я простился с гостеприимным хозяином и отправился на поиски коня, который в эту ночь пасся на воле.

Тут меня поджидала одна неожиданность, о которой считаю своим долгом сообщить читателю.

Видимо почуяв, что его хозяин предается амурным радостям, мой конь тоже решил отдать долг своей жеребячьей природе, но ввиду отсутствия поблизости кобылиц всю ночь утешал себя со стадом коров, которые паслись неподалеку. Хотя и стреноженный, он сумел побывать на всех буренках, и теперь, прощаясь с ним, они благодарно мычали.

«Почему я так уверен в этом? Уж не поведал ли мне о своих ночных похождениях сам конь?» – спросит меня проницательный читатель. Вынужден с сожалением признаться – хотя мой конь и понимал меня с полуслова, но я его языка так и не освоил. А подтверждение его гаремных развлечений с местным стадом я получил лет пять спустя, когда в составе нашего полка проходил по окраине этого села, направляясь на полевые учения.