Игорь Гергенрёдер: Редкая рыбка

— А-ааа…

Она упёрлась ступнями в постель, словно желая приподнять Ромула низом туловища, его зад подпрыгнул опять, опять — попа её дрогнула, затем расплющилась больше, чем раньше.

Ромул лежал на голой художнице неподвижно, член был в писе, голые тела были как одно целое. Ева, потрясённая всем увиденным, следила, не шевелясь. Женщина произнесла:

— Хорош-ш-шо… божественно хорош-ш-шо…

Ромул отвалился на постель, член свисал меж ляжек, весь в жидкости. Художница встала, медленно, сладко потянулась, закинув руки за голову, пошла в другую комнату, где была душевая. Встал и Ромул, направился за ней. Ева ушла на террасу, сидела среди горшков с цветами, не вытирала льющихся слёз.

* * *

Через некоторое время её позвал из студии Ромул. Он стоял одетый — такой, каким она привыкла его видеть.

— Ну вот я и освободился. Мы одни. Нарисовала?

Она бросилась к нему, стала бить его по животу ладошками, кулаками.

— Ты подонок! Подонок! — кричала слово, которым, она не раз слышала, обменивались взрослые, оно казалось ей очень обидным.

— Ой-ой, какие мы яростные! — сказал он смеясь.

— Я видела! я всё видела!

Он внимательно, с интересом смотрел на неё.

— Ах так! Ну пойми — почему я должен был отказаться от удовольствия?

— Ты мой, мой друг! — Ева вне себя глядела на него снизу. — Ты говорил, что у тебя стоит на меня! А сам был с ней…

— Зато красивая девочка стала ещё красивее, — произнёс он весело, — я тобой любуюсь.

От его слов её тронула радость. Она вдруг стала решительно сбрасывать юбку, блузку, трусики.

— Я хочу, чтобы у тебя опять встал на меня! Но мы не будем в той комнате, там всё пахнет той… — она заикнулась от ревности, не договорила. — Мы будем здесь! — Ева показала на стоящую в студии кушетку.

Он улыбался.

— Я — твой друг, и если ты очень хочешь…

Она хотела — о, как она хотела! — чтобы он был её Ромулом! её — а не той художницы. Ева вскинула руки, расстегнула одну пуговицу на его рубашке, вторую. Он запустил пальцы в её волосы, ласкающе взъерошил — она расстегнула третью. Он справился с оставшимися, скинул рубашку, нагая Ева обняла его, прижалась губами к его груди. У него задержалось дыхание — он осязал влажность губ прелестной упрямицы. Она запустила пальцы под пояс брюк, оттягивая их от живота, попыталась расстегнуть пуговицу — мешало нетерпение. Он помог ей, снял брюки, и она тут же обеими руками потянула с него вниз трусы. Застыла, глядя на член, — он был словно самостоятельное существо, которое приходило в движение, делаясь больше, приподнимаясь.

Ева смело взяла его чуткой рукой, он был упруго-крепкий, тёплый. Она, повернувшись к кушетке, шагнув к ней, потянула член — Ромул послушно переступил. Ему увиделось со стороны: задорно решительная голая нимфеточка, держа его, голого, за член, ведёт его за собой. Это было нечто захватывающее, что можно было назвать и щекочущим очарованием, и восторгом.

Она подвела его к кушетке и, оборачиваясь, полулегла на неё, не выпуская из цепкой горячей руки большой вставший член.

— Ромул! делай мне, как ты умеешь.

Он наклонился над ней, не сдерживая рвущегося сладострастного хохотка.

— Я — огромный медведь, как вон тот, на картине… сейчас я съем хорошенькую девочку! — и по её рёбрам заскользили его жадные пальцы; прежде она ощущала их сквозь материю платьица, но сейчас дразнящие подушечки пальцев осязала нагая кожа.

Ева, жмурясь от страстного удовольствия, извивалась:

— Ещё! ещё! ещё, Ромул…

Он принялся потирать, пощупывать её сосочки, прильнул к одному губами, чмокнул, чмокнул, стал лизать, нажимая языком.

— А-аа! а-ааа!.. — вырывалось у неё с упоительным смехом.

— Ем, ем, ем изюмчики! — вырывалось у Ромула, который выпускал сосок изо рта, чтобы глянуть ей в глаза, и снова принимался щекотать языком один и второй набухший изюмчик.

Он перевернул её на живот, приподнял её попку, стал целовать взасос ягодицы, приятно-приятно разминать их.

— Ем, ем булочку! О-ооо… теперь и эту…

Ева вертела, подёргивала попкой, вся трепеща от впервые переживаемого возбуждения.

Он снова уложил её навзничь.

— А где самое сладкое-сладкое? — его губы двигались по её животу ниже, ниже, коснулись наружных губок писи и того нежного выступчика, который так любит чувствовать пальцы.

Ромул лизнул его, лизнул ещё:

— Росточек бонбон!

— Хи-хи-хи! Росточек бонбон! — воскликнула она смеясь.

Её раскинутые ноги быстро сгибались в коленях и разгибались, пятки ёрзали по кушетке.