Селия Хаддон - Рыжий бродяга Тоби. Кот, подаривший утешение в самые трудные дни

Этот переход от жизни к смерти был непростым. Мама отказалась пить, поэтому не могла принимать обезболивающие препараты. Я заказала для нее морфиновую помпу, но возникла задержка с доставкой самого морфина. С большим трудом я уговорила маму выпить растворенные в воде обезболивающие через соломинку. За прошлый год я часто насильно заставляла ее есть и пить, и на этот раз мама, к счастью, согласилась сделать для меня то, на что ее не могли уговорить медсестры и врачи.

Я не знала, что ее перевели на «ливерпульский уход». Согласно этому методу, человеку не дают есть и пить, и ему становится легче умереть. В доме престарелых меня попросили больше не давать маме воды. Я боялась дать ей воду, так как она могла подавиться. Мне нужно было не обращать внимания на ее приказы, то есть слушать врачей и сестер.

Я сидела рядом с мамой, и морфиновая помпа иногда вздыхала. Каждый такой звук означал, что мама получает очередную дозу наркотика. Я не знала этого, а некоторые сестры не умели обращаться с помпой. Поэтому я рассказала о звуках и спросила, все ли нормально.

Маме делали дополнительные инъекции какого-то обезболивающего в связи с ненадежной работой помпы. Действие укола длилось четыре часа, и все это время мама спала, а приходила в сознание, только когда не делали уколов.

Мамина речь была неразборчивой, хотя однажды она попыталась мне подпевать, когда я запела колыбельную: хотела, чтобы она снова заснула. Некоторым гостям мама улыбалась. Мне казалось, она о чем-то умоляет.

У мамы пересох рот, и она пыталась облизать губы. Язык распух, покрылся сухими чешуйками. На внутренней стороне щеки образовалась огромная серая язва. Я пыталась смачивать мамины губы смесью сидра с лимонным соком и купила для этого в аптеке маленькую кисточку. Жидкости оказалось слишком много, и мама начала давиться.

В тот момент я могла думать только об одном: я хотела, чтобы мама умерла поскорее и ее страдания закончились. Конечно, я могла положить им конец сознательно, ведь маме достаточно было просто подавиться. Однако я не могла решиться убить ее таким образом. Я перестала давать ей жидкость, но мне было мучительно видеть, как мама страдает от жажды.

Я до сих пор виню себя за то, что позволила врачам и сестрам контролировать ее умирание. Я должна была хоть как-то помочь маме.

Каждые четыре часа сестры двигали ее для ослабления давления на страдающее тело. В эти моменты я выходила из комнаты, но слышала, как она говорила: «Не делайте мне больно» и «Я не могу продолжать». Я видела, как мама страдает, когда мочится в постель, наклонялась к ней и говорила: «Все нормально, мама, не волнуйся», но мама очень нервничала и протягивала ко мне свои тонкие, как спички, руки, отчаянно пытаясь подняться. Запрет мочиться в неположенном месте усваивается в первые месяцы жизни. Даже умирание не ослабляет его силы.

Мне пришлось попросить сделать маме еще один обезболивающий укол. Однажды сестра ответила мне: «Как только смогу, сразу сделаю». Этого было достаточно для нее, но не для меня. Брат справлялся с мамиными страданиями лучше, чем я. Он чувствовал, что она не испытывает физической боли, хотя явно несчастна.

Я спорила с братом – не позволила бы ни одной кошке или собаке умирать так медленно и мучительно. К счастью, для них эвтаназия вполне доступна. Врачи же не обладают той свободой, что ветеринары. В чем бы ни заключался «ливерпульский уход», но «ухода» в нем было слишком мало.

Этот кошмарный переход от жизни к смерти стал мучительным не только для мамы, но и для меня. К этому времени мама была сильно обезвожена. Ее ресницы слиплись. Когда-то она называла это «сонями». Когда мама открывала глаза, веки поднимались очень медленно, так как ресницы слипались от высохших слез.

Мама уже три дня находилась без жидкости. Ее хрупкое, старое тело должно было уже умереть, но не умирало. Ее «слабое» сердце билось ровно, температура поднималась. По-видимому, в мочеполовом тракте развивалась инфекция. Врач согласился не лечить ее, чтобы ускорить конец, но когда я просила, чтобы последние мамины дни были спокойными и комфортными, я вовсе не хотела продления ее жизни… Без антибиотиков у мамы поднялась очень высокая температура.

Весь день у нее было дыхание Чейн-Стокса. При таком дыхании за глубоким вдохом следует несколько мелких вдохов, а потом кажется, что дыхание прекращается вовсе. Сразу за моментом тишины следует новый глубокий вдох. В горле у мамы начало что-то трещать. Мы посчитали это окончательной агонией, и брат устроил так, чтобы следующие сутки быть рядом с ней.