Гавриил Кротов - Мы будем вместе. Письма с той войны

Вот ещё побеседовали мы с тобой. Правда, Звёздочка?

Милая ты моя очковая девушка.

Ну и язычок у тебя, где-нибудь да кольнёт: «Истинные слова неприятны; приятные слова не истинны», – а примечанием постаралась кольнуть: «почему я должна верить твоим?». Да потому что они неприятны, в них много грубой правды, мадригалов тебе я не пишу, воздушных замков не строю, молочных рек и кисельных берегов не обещаю. Нет, милая Муся, на приятность своих слов я не обращаю внимания, ибо их рождает жизнь, а она у меня неприятная, хотя бы тем, что я не хозяин своей судьбы.

Разбираем другое:

«Не хвались завтрашним днём, потому что не знаешь, что родит тебе этот день». Подчёркнуто тобою.

Хвалиться, конечно, не следует, но надеяться на него и добиваться от него определённой цели необходимо, а полностью отдаваться на волю рока – слабодушие.

А вот насчёт афоризма из Ницше хочется поругать тебя. Вот уж из такой гадости, как Ницше, я ничего бы не взял. Быть рабой желания мужчины – «счастье женщины: он хочет». Дальше это выражено так: «Красота мужчины в его уме, ум женщины в её красоте». Так он последовательно отодвигает женщину до физиологического аппарата, вещи без воли и ума. Разве не бесит тебя подобная картина? Увы, наши женщины, получив свободу, прежде всего, демонстративно надели узкие юбки, не торопясь двигаться вперёд, но ведь есть и такие, как мой Огонёк. А она, эта свобода, есть. Этому я теперь верю. Только меня бесит, когда ты пишешь такие вещи:

«Стараются… сделать хорошей женой и хозяйкой… ведь ты и будешь тем мужем, который будет наслаждаться плодами…» и т. д.

Спасибо, я уже знаю это. Но неужели хоть на минуту тебя прельщает эта жизнь? Не верю, или я ошибся. Для этого хватит флегматичной красавицы, которая, зевая, будет слушать о моей работе, но оживать при отчёте в деньгах. Нет, не верю. Неужели ты примиряешься с мыслью о подобном болотном существовании? Но для подобного счастья нужен не я. Мой бог не Ницше, и не хочу я ЭТИХ мужских прав.

Прости, грубостей наговорил, но не говори того, что ты не думаешь.

Остальные афоризмы чудесны. Жду ещё, пиши всё хорошее и красивое.

Жаль, что «лопнула» школа, вместе с ней пропали и мои письма. Писать буду домой. Буду писать биографические письма, фронтовые зарисовки, не суди их за шероховатые, грубые обороты речи.

Нет, я люблю свою Искорку за её быструю мысль, острый язык, пылкую мечту, ну, грешен, и за её стройную фигуру, брови, глаза и родинку.

Привет от Ивакина. Твой Ганя.

Работа школы шла хорошо. Школа приобрела свои традиции. Началась невыгодная для работы история: посещения представителей, обследования, доклады, требования автограммы. Но пришлось принять энергичные меры, чтоб огородиться от этого нашествия. Больше говорить о недостатках.

Наконец подошёл 1936 год. Школа кончала учебный год, но тут началась комедия разоблачения. Я смотрел на всё это спокойно, не принимая никаких мер, считая всё это ерундой, глупостью, недостойной сопротивления. Все волнения кончались за дверью квартиры, где был мой сын.

В атаку пошли родственники, которые хотели отнять у меня сына. Но тут я сделался зверем. Я ходил во все места, где решались судьбы человеческие, и требовал или ареста, или реабилитации. Подробности я писал уже тебе в одном из писем. Больница, отъезд, арест, наконец я освобождён, могу ехать куда угодно, работать где угодно, без прав занимать административные и педагогические должности.

На Украине работы найти я не мог. Продавал вещи, книги. Заболел сын. Удавалось делать клише, написать вывеску, ретушировать фотографии. Но поколебалась и семья. М. заявила, что она должна или иметь поддержку, или знать, что она одна, и сдаться на милость матери.

Я продал «Лейку», «фотопар», навигационный «герц». Это дало в общей сложности 2000 рублей. Я взял 250 рублей и уехал в Среднюю Азию. Боже, что сделалось с моей школой! Я поспешил уехать. Опять Чимкент, Алма-Ата. Весь состав «вождей» области до Мирзояна 47 47 Левон Исаевич Мирзоян (1897—1939), тогдашний руководитель компартии Казахстана. были арестованы, и мне дали нужные бумаги. Я ждал решения партийного вопроса. Получил телеграмму: «Сын опасно болен». Вечером я был уже в пути. Через шесть дней я уже видел пожелтевшее тельце сына, его незакрывающиеся глаза, худые ручонки. Он слабо улыбался и беззвучно звал меня. Я вызывал доктора. Он осмотрел сына и сказал: «Вы родители, ваше дело ухаживать, но я тут бесполезен». Аккуратно пересчитав гонорар, он сказал несколько ненужных деликатных успокоений.