Александр Миндадзе - Парад планет

Дождь барабанил в стекло, а потом смолк в одно мгновение, зашуршал вкрадчиво, обернувшись снегом. Вдруг белый занавес опустился, отодвинул перрон, толчею; поезд тронулся… Последнее, что увидел Семин: старик, как привидение, размыто маячит в окне, бьет по стеклу костяшками пальцев, губы его шепчут, шепчут беззвучно: «Нашел!»

— Я ее нашел.

Это он уже возник в вагоне вполне реально, что называется, живьем.

— Вы не разлеживайтесь, нам сейчас сходить, на следующей.

Семин с верхней полки молча смотрел на Аксюту, мимо смотрел, не видел.

— Трешка найдется проводнику? Я, в общем-то, из-за вас тут безбилетный.

Почему «вы»? И все в сторону смотрит. Сгорбленный, поникший. Старый… Говорит, не стесняясь пассажиров:

— Тут я выследил одного… Всю неделю на барахолке терся, женские вещи скупал. Так вот целый гардероб кому-то… Вчера проследовал за ним в пригород. И, как оказалось, не напрасно. Не разлеживайтесь. Семин, не разлеживайтесь. Я там в тамбуре, давайте!

Пришлось все-таки слезть с полки.

— Это что… опять «нашел»?

— Нет, не опять. В данном случае соответствует.

Голос слабо звучит в грохоте колес. Стоит у двери, смотрит равнодушно на бело-зеленый пейзаж.

— Что-то радости не вижу.

Молчание.

— Что с ней? Что? Скажи!

Отстранил руки Семина:

— Все в порядке. Жива, здорова, весела.

— Ты видел ее? Даже весела?

— Я бы сказал, сверх меры.

— Ну, понятное дело! А что говорит?

— Ничего.

Старик все же заволновался, сглотнул судорожно.

— Ну? Ну?

— Вот в полном смысле ничего. Списала меня, и все дела. Не нужен, видно, стал. Им же, молодым, старого человека на свалку… раз плюнуть! Еще издевается! — голос Аксюты задребезжал обиженно. — Кто такой, говорит? Не знаю, мол, и знать не хочу! И вообще, катись отсюда колбаской… Так и сказала! И этот хмырь уголовный рядом прямо со смеху дохнет! — Он всхлипнул, замолчал. И вдруг рассмеялся бодро, зло: — Только я другое помню… Что в ушко-то шептала! Ох, не забыл!

И уже сник, забеспокоился:

— Тут вот ступенька-то… лед… Не навернуться бы!

Домик с палисадником, сарайчик. Старуха с охапкой дров в безлюдье вписывается, в тишину. Падают, падают, кружась, белые хлопья… Вдруг домик исторгает переборы баяна, из распахнувшейся двери девушки во двор выбегают… Они налегке, жарко им, весело, лепят снежки, и одна уже кричит, завидев пришельцев:

— Ой, умру, кто идет! Опять юморной этот! Сейчас на коленях будет! Эй! Давай сюда, давай! Еще, смотри, с товарищем заруливает!..

Другая тоже увидела, машет призывно, смеется:

— Давай уж, ладно! Сюда, муж! Праздник как-никак! Давай, ребята, я сегодня добрая!

Ребята уже бегут к ним со всех ног, чавкая грязью. Семин, толкнув калитку, первым подскакивает, он уже ту, другую, которая добрая, схватил, уже гнет, гнет ее, тонкую, гибкую, поцелуями осыпает… И тащит с глаз долой в угол двора, в сарайчик впихивает!

— Мариночка, ненаглядная, зайчик мой!.. Я не верю, не верю! — Он жмурит глаза, таращит, снова жмурит и кричит так, что стены дрожат: — Наше-е-ел! Наше-е-ел! — И молчит, смотрит, любуется. — Мариночка!.. Ты? — В дверь старик робко заглядывает, Семин машет на него рукой, хохочет вслед: — Это ты правильно, дочка! Ход конем! Так его, так! А чего разводить, рассусоливать! Раз! И все, нету мужа! Я его вообще чуть не прикокал, этого Аксюту, рука-то не дрогнула, пистолет!

Марина, шатенка бледная, настоящая Марина, смеясь, руки его отстраняет, а Семин опять гнет, переламывает:

— Дочка, дочка… золотая моя!

— Что, папочка?

— Мариночка!

— Ой, папочка, пусти! Не надо! Ну, все, все! Хватит, все!

Она смеялась и смеялась, а потом ткнула его зло кулачком в грудь:

— Ну, ты уж прямо… залапал совсем! Вчера этот тут, который муж, ручонки шаловливые, теперь, значит, еще папочка! Да вы чего, сговорились?

Семин на это ничего сказать не смог. Застыл с раскрытым ртом. Марина засмеялась:

— Идем, опохмелишься хоть. В честь праздника.

— Какой… какой праздник?

— День седьмого ноября, красный день календаря!

Семин наконец все понял:

— Ну, Маринка! Заодно, значит, и отца родного! — Он ей пальцем грозил, впрочем, и в ладоши бил, аплодировал: — Артистка! Но я перепугался, честно! Ох, живот с тобой надорвешь!.. Все! — Рубанул рукой воздух, отсекая смех. Серьезен стал, произнес озабоченно: — Давай разбираться, дочка… узелки эти проклятые распутывать, что поделаешь… Ну, по порядку? — Обвел взглядом сарайчик, матрас на полу, красавиц голых на стенах… Скривился: — Ты вообще чего здесь?