Александр Миндадзе - Парад планет

Семин не слышал, сам по себе шел, один, своей дорогой. Аксюта забежал вперед, встал перед ним:

— Подожди. Куда? Не уходи. Мы все равно вместе… Куда, куда ты?

— Мы не вместе.

— Всю жизнь. Ты не знаешь. Я прошу… Выпей со мной!

— Не буду.

— Я прошу. Ну? Ладно, меня нет! — решил Аксюта. — Нет меня! Ты один! — Бутылка была в кармане, и стакан опять нашелся. — Давай… Один, один! Давай! — И он провозгласил: — Она есть, она вернется!

Семин посмотрел на своего спутника, взял стакан. Выпил и дальше пошел. Аксюта все же заставил его обернуться, он вдруг закричал на весь двор:

— Стоять, Семга! На месте!

— Как… Как ты меня назвал?

Аксюта уже опять был тут как тут, тянулся к Семину руками:

— Что, что дальше, говори! Что будет? Говори, говори, Семга! Ты знаешь! Ты всегда знал, ты был первым среди нас! Почему ты не стал генералом? Стоять! — снова скомандовал он, хотя Семин и без приказа рядом стоял, не двигался. — А я… да ты хоть раз посмотри на меня, посмотри внимательно! Ну, кто, кто? Всю жизнь я с тобой… Оренбург, Энгельса и Бойцова, в одной роте в Суворовском, а потом Маринка, Маринка, Маринка… А потом… Кто ж знал, что будет потом! — произнес Аксюта сокрушенно и замолчал.

— Аксюта, Аксюта… — вспоминал Семин. — Ну, был такой… Ты? Аксюта, который, что ли, Ксюша?

— Который с тобой в шеренге на параде… В Москву нас повезли… это какой год? Строем идем, головы повернуты, равнение… куда равнение, на кого, сам знаешь… Ухо твое вот оно, рядом, ну, я в ухо тебе частушку — раз! Ты аж затрясся, зафыркал. Идем, равнение, там Сталин на трибуне стоит! А ты на него смотришь и давишься со смеху, фыркаешь! «Моя милая на крыше ухватилась за трубу…». Нет, другая была. Эх, забыл, черт!

— Я помню. Повторял потом на гауптвахте, — отозвался Семин.

— Ну, скажи. Давай.

Семин стал смеяться. Смех душил его. Хотел выговорить, не мог… Так и стояли посреди двора, Аксюта вокруг ходил: «Ну! Ну!» и уже хохотал заранее.

У чертова колеса протаранили очередь, все было нипочем. Подвинули кого-то, потеснили, нажали, поругиваясь незлобно — и прошли, сели в кабинку, поплыли в сумерках вверх.

Они, в общем, и без колеса уже плыли, давно, весь день… Аксюта как сел, так сразу и затих. Семин, наоборот, говорил громко, горячился, а спутник в ответ все кивал согласно, а может, просто носом клевал…

— Там сто было, понял? Сто на одно! А Мариночка ножками своими раз-раз — и у них у всех шары на лоб… Моя золотая! Ты подожди радоваться, подожди… Что имеем, расклад? Балет чуть не за тысячу километров и объект в тундре, возле которого раб на цепи! Это я. И вот скоро начало занятий, она, лапочка моя, конечно, и вида не показывает, но…

Замолчал, обиделся:

— Спишь? Ну-ну. Давай, ладно.

— Кто спит, кто? — бодрым голосом сказал Аксюта. — Дальше, дальше. Я тебя слушаю внимательно!

Семину самому хотелось говорить:

— В общем, объект ого-го, нужный, конечно. Какой? А может, ты шпион? Не удивлюсь. Короче, цепь, цепь. Еще должность. Ну, так! Лыжный кросс, офицерский. Батя с округа приехал, вперед! И вдруг, знаешь, повело куда-то, я с лыжни скок… Не сам, повело. Там не горка была, обрыв, дна не видно. Туда меня! И что? Да ничего, живой, невредимый. Так, еще разок! Опять ерунда, шишка на лбу… Ну, потом получилось. Бог троицу любит. Ногу в осколки. «Папочка, милый, зачем?» Но уже едем, все! Балет, балет!

Кабинка приземлилась, встала. Приехали, выходить не спешили. И не вышли совсем. Кто-то дергал снаружи дверь, но они дверь крепко держали, а что кричат, не слышали. И уже опять взлетали!..

— Давай уж, давай, ладно.

— Чего?

— Есть еще, есть. Вот карман-то топорщится.

Аксюта, очнувшись, без лишних слов извлек бутылку. Выпили.

— Что ж ты как вор? Не мог по-человечески?

— По-человечески лейтенант. Ты командировку ему оформил.

— Пришел бы… Так и так, извините дедушку… Дедушка очень жениться хочет, моря́чки надоели! Ну, Ксюша! — смеялся Семин. — Главное, кличка-то… Обман!

Помолчав, он сказал вдруг:

— Ольгу не вешай на меня. Это не надо. Ольга сама покатилась.

— Она и покатилась. Подтолкнул.

— Не скажи. Все наоборот. Я первое время вообще в тряпочку помалкивал. Пьешь с подружками? Да залейся. Батя тебя подмял? Ладно, звездочки у нас маленькие. Ну, такая ты мне попалась, какая есть, что ж теперь? Одно только… — Семин замолчал, лицо его стало жестким. — Забыла, что дочка у тебя! Мариночка едва глазки на мир раскрыла и что же видит? Тетку пьяную с соплями: «Девонька моя!» Ну, я пресек. Я немедленно оградил девочку. Развод разводом, но еще права материнские — раз! Выдернул! — И он жестом показал, как. И увял, произнес, позевывая: — Ну, потом в торговлю, что ли, она… оттуда дорожка-то прямая…