Александр Миндадзе - Парад планет

Утром солнце его ослепило. И в уши музыка, как гром, ударила. Он взлетал вверх в кабинке, колесо двигалось!

— Что? Музыка почему? Что такое? — бормотал поражение Семин, поднимаясь над парком. Пестрые толпы курортников ползли по аллеям, грохотали ожившие аттракционы. Колесо остановилось, он повис в вышине, кабинка раскачивалась. Вдруг открылось море, бескрайняя шевелящаяся лента пляжа, запруженная транспортом набережная. И — вдали еще парки, аттракционы, а над ними, совсем далеко, самолет в небе. Все двигалось, сверкая, бухало и свистело, все куда-то бесконечно шло и пело бодро эстрадным голосом.

— Отставить! — закричал Семин, он оглох, ослеп на солнце. Никто не услышал.

Нет, услышали:

— А траур кончился! — сказала девочка с бантом, она была рядом, в соседней кабинке.

Опять поехало колесо. Да Семина вдруг донеслось:

— Нашел! Нашел!

Был еще один в парке, кто кричал среди грохота без надежды. Он, Аксюта. Стоял внизу в толчее, махал отчаянно Семину.

Только кабинка приземлилась, он выскочил, бросился вслед за вечным своим спутником, не привыкать было. Аксюта отважно рассекал толпу. Сгорбленный, будто для тарана, с растрепанными седыми волосами, он бежал впереди и все оглядывался, кричал что-то Семину. Они были уже за пределами парка, свернули с многолюдной площади в переулок, потом во двор и еще в другой двор, шли мимо гаражей и наконец остановились в каком-то заваленном хламом закутке, где Аксюта сразу привычно выдвинул из угла пустой ящик, уселся. Здесь, видно, теперь было его убежище.

— Ну? Что? Где она? Где? — выдохнул Семин.

Аксюта, казалось, не слышал, смотрел в сторону.

— Говори! Где? Что молчишь?

Опять не услышал ответа.

— Ты чего? А? Я… я спрашиваю! — Семин подошел, стал трясти своего спутника: — Спрашиваю, спрашиваю, говори!

И вытряс:

— Ну, пристрели меня, пристрели!

— Что?

— Не нашел, нет, нет… нет!

Семин отпрянул. Он так и не понял:

— Что? Ты… нет? Нет? Но ты кричал!

— Да.

— Почему ты кричал?

— Я не знаю. Вырвалось. Вдруг захотелось, чтоб ты с этой верхотуры слез!..

Семин тяжело опустился на ящик.

— А я ведь тоже… рисковал! — повысил голос Аксюта. — На маскировку плюнул, бегал, тебя искал!.. Думал, все, уехал, прощай!..

Он порылся, откуда-то из-за спины выдернул бутылку, нашелся и стакан, один, правда.

— Давай?

Взглянув на гостя, больше, однако, не настаивал, налил, быстро выпил.

— Ну, ты прости меня, ладно? Простил? Тут такое дело… Я без тебя не могу. Влюбился! — Аксюта засмеялся, подмигнул Семину, настроение заметно улучшилось. — Ну, вот чего я тебе звонил, ты спрашивал? Подключал, да. Потому что замкнутый круг. КПЗ меня не пугает и пушка твоя тоже. Но если я к ним сам приду, кто ж за ней-то будет, за Маринкой? Я ведь один знаю, что она на корабле плыла. А так вроде ее там и не было… Ты понял? — Он и впрямь с нежностью смотрел на Семина, улыбался. — Так чего звонил, сказать? Честно? Сам-то ты мне не нужен, ты мне сдался! Но теперь ты — это она, ясно? Потому что папина дочка, копия. Ух, ямочка у тебя на щеке, точь-в-точь!..

Помолчал. Все разглядывал с улыбкой Семина, любовался.

— Ну, давай, давай, бабахни из пушки, вон как хочется! Что, слабо еще разок? Давай! — Вдруг рассердился: — А себе в лоб? Как? Офицер! Честь! Это же она от тебя сбежала, от тебя! Думаешь, я, что ли, был ей нужен? Да она лишь бы приткнуться, все равно к кому! Ты же ее замучил, девчонку, кровь сосал, душу! — Помолчал, усмехнулся: — И что за любовь у отца такая? Почему ты, как Ольгу посадил, не женился? Вот поэтому. Потому что Марина, потому что любовь! Понятно, нет?

— Понятно, — отозвался равнодушно Семин.

Аксюта притих, но ненадолго:

— Да только копни!.. Ну, вот этот балет ее? Это ж твой балет! Сольный, можно сказать, номер. За всю жизнь полковника не высидел, давай из дочки Уланову! Ломал, муштровал, прямо заложницей своей сделал. А добирал ведь, чего генерал не дал… Так? Жадный ты оказался, старик. И рыбка золотая тебе хвостиком… Ну, бабахни, бабахни, разрешаю! — засмеялся Аксюта.

— Что-то, правда, сегодня слабо, — сказал Семин.

— Вот-вот.

— Сам не пойму, брюнет. Ну, может, завтра, посмотрим.

Он встал, двинулся через двор. Аксюта его, конечно, догнал, пошел рядом. Спросил вдруг:

— Что дальше, что? Что будет? — Он схватил Семина за рукав, лицо было испуганным. — Подожди… Что будет? Дальше что, я не знаю… Я был брюнетом, красавцем будь здоров. Зеркал на «Армавире» понавесил, любовался. Потом корабль тонет, я один, один… Ну вот оно, все! Ни детей, ни родных, никого… Заканчивается, значит, мой род! И надежды моей со мной рядом нет, последней моей соломинки! Нет, нет! Только я да эти зеркала… Глядь, а там уже другой, не брюнет! Другой какой-то!