Любовь Овсянникова - Медитации хазарки

Наверное, так я стояла бы до сих пор, прислушиваясь и ожидая озарения. Так стоять и стоять вполне можно было, тем более что наблюдение за происходящим со мной завораживало не меньше, чем огонь или море. Но тут внезапно я увидела тебя в своей глубине. Ты был глубже самого глубокого, что во мне имелось. И тогда все объяснилось: это бесконечная любовь моя дробилась на кванты и истекала из меня то желанием видеть тебя, то жаждой слышать, то настойчивым стремлением осязать. И я забеспокоилась: вдруг с этим излучением из меня уйдет все отпущенное мне время, а тебя все не будет рядом; вдруг с каждым квантом любви, которых у меня ровно столько, сколько и времени, я истеку вся вовне, так и не дождавшись тебя.

Как остановить или чем пополнить эти порции исчезновений? Ведь я не могла оставить тебя одного, без себя — твоего единственного достояния! Это значило бы оставить тебя ни с чем.

И тогда я стала собирать солнечные лучи, дробить их, скатывать из них шарики, как снежки из снега, и прятать в себе. Насобирав столько же солнца, сколько во мне роилось желаний в отношении тебя — а их было гораздо больше, чем моя память помнит твоих взглядов в мою сторону, — я подумала, что пора действовать. И превратила себя в глаза ночи: порции солнца, те самые маленькие шарики, ставшие частью меня, я достала из своих закромов и тайком сыпанула в беспроглядную темень. Они разлетелись в разные стороны, но ни один не упал на землю — порции света зацепились за небосвод. Ура, отныне у меня появились свои маленькие фонари, подавляющие мрак и отгоняющие его от тебя! Главное же: они стали моими глазами, устремленными на тебя и видящими тебя всегда, даже тогда, когда настоящее солнце гасит их свечение.

Я поняла, насколько правильно поступила. Ведь что было раньше? Раньше твоя ночь и моя ночь оказывались двумя разными ночами, твой день и мой день не совпадали, ибо ни ночью, ни днем мы не делили общий труд. От этого твое время и мое время текло не в одном направлении, и чем больше его тратилось, тем дальше друг от друга мы оказывались, и мы уже были далеко друг от друга.

Как хорошо, что однажды я подставила свои волосы под дожди от собственных облаков! Иначе бы мне никогда не додуматься сократить возникшие расстояния с помощью шариков из солнца.

Унаследовав мой непокой, звезды родили движение и зажили собственной жизнью. Каждая хотела обнять тебя и отбросить от тебя тень, пахнущую цветущим барбарисом. Каждая стремилась создать твои копии из своей тишины, чтобы ты возродился именно с нею. Но ведь ты так устроен, что тебе одной звезды, светящей только с одной определенной стороны и создающей плоскую проекцию, мало. И тогда они сговорились и начали отдаляться от тебя, чтобы издали создать нечто единое, объемное, как и ты. А еще тем самым они убегали от соперничества друг с другом.

Но их разбегание начало усиливать энтропию моих желаний. Этого я допустить не могла и не могу, поэтому до сей поры настойчиво и регулярно выбрасываю в ночь все новые и новые порции небесных светил. Хотя с ними все повторяется в той же последовательности — эгоизм желаний, соперничество, а потом сговор и разбегание…

Чего же ты хочешь от меня? Если бы я была тебе не нужна, то мне до тебя не было бы дела. Зачем горишь на моих потрескавшихся щеках?

Прости за лукавство, я знаю ответы: без меня ты погаснешь. А с тем исчезнет смысл жизни, ибо не для кого будет мне собирать солнечные лучи, дробить их и, пропустив через свой кристалл, выбрасывать в небо. И не станет над миром звезд, и прекратится всякое движение во Вселенной.

Так с кого же начался мир?

О Боже, зачем я мыла волосы под дождями из тех облаков, что парят над тобой?!

Посвящается всем гениям на свете

На опушке сквера, что рос в самом центре большого города, обитала маленькая желтогрудая Синица. Она была уже старая и неповоротливая, но зато слыла мудрой птицей, хотя и была вечно чем-то озабоченной, откровенно говоря, немного рассеянной, отчего у нее в ушах зимой и летом звенели зеленые ветры, а в глазах плыли и плыли облака. Впрочем, этого никто не замечал, так как до нее мало кому было дело.

Но однажды о ней вспомнил Скворец.

— Вы знаете, уважаемая Синица, в нашем сквере поселился Соловей, — сказал он: — Во-он за теми деревьями, — и показал крылом куда-то в сторону.