Федор Булгаков: Вольтер – кандидат в кардиналы

Из этюда Бюто в февральской книжке «Nouvelle Revue»(«Le Cardinal Voltaire») оказывается, что немногого не хватало, чтоб Вольтер сделался кардиналом по капризу m-me де Помпадур. История этой кандидатуры, рассказанная Бюто, весьма любопытна, как свидетельство того, что XVIII век отличался легкомыслием не менее, чем скептицизмом, и увлекался необычайными фантазиями. Римский двор легко согласился бы на то, чтоб сделать Вольтера кардиналом. Таково, по крайней мере, мнение Бюто… Одна заблудшая овца, возвращенная в лоно церкви, не приятнее-ли небу, нежели десять праведных, которые никогда не оступались? И в данном случае овца, конечно, стоила целого стада… волков. Папа Бенедикт XIV отличался такими широкими взглядами и такой терпимостью, что называл Вольтера даже своим «cher fils». Между ним и Вольтером даже велась переписка. Когда после трех представлений сряду трагедия Вольтера «Магомет» была снята со сцены, по желанию кардинала Флори, то у Вольтера явилась бесовская мысль посвятить эту пьесу папе. И Бенедикт XIV, у которого все современники его вообще, а неисправимый «насмешник», в частности, могли поучиться такту и проницательности, в виде ответа, послал к нему поздравительную грамоту, с приветствием и апостольским своим благословением. Нечего и говорить, что после такого поступка папы «Магомет» торжественно был возобновлен на сцене 30 сентября 1751 года.

Но отсюда до мысли сделать из Вольтера кардинала – целая бездна. Только в женском мозгу могла зародиться подобная мысль, только женщина могла развить ее до пределов богохульства. Для того, чтобы рискнуть на такое дело, одновременно надо было обладать безумной смелостью и ханжеством. Одна только m-me Помпадур могла тешить себя подобной мечтой, только она способна была пренебречь риском осуществления этой мечты. На ряду с капризом балованной женщины, она руководилась и более серьезными мотивами. Когда любовнице Людовика XV стукнуло сорок лет, то «на половину из убеждения, на половину из ловкого расчета, она пожелала примириться с религией».

«Это было в 1752 году. Она осыпана была почестями. Король пожаловал ей табурет при дворе, вместе с титулом герцогини»…

Она искала духовника, приличного её положению, и обрела его в лице некоего иезуита-патера де-Саси. Последний доставил ей много горя, с которым она не могла справиться. Свое отпущение грехов m-me Помпадур он ставил в зависимость от исполнения его неотступного требования того, чтобы она вернулась к своему мужу д'Этиолль. Подобная жертва ей была не по силам… Она ведь не упорствовала в своем грехе, она порвала с ним безусловно. Теперь же она была только другом короля, не более… В течение полутора года эта кающаяся грешница защищалась, просила, умоляла… Духовный отец оставался непреклонным, отказывая ей в каком-бы то ни было прощении, пока она оставалась в Версале. Она кончила тем, что прогнала его, устроив, однако, комедию для света. Она написала своему мужу д'Этиолль письмо, в котором выражала ему раскаяние в своем распутстве и просила его взять ее к себе обратно. Но в то же время маркиза тайно командировала к нему де-Субиза, который, в виде дружеского совета, имел предупредить супруга, что «возвратив в себе обратно свою жену, он доставит тем большую неприятность королю».

В такой дипломатической комбинации не было даже никакой нужды, ибо д'Этиолль не имел ни малейшего желания возвращать к себе свою супругу. Когда до него дошло предложение маркизы, он мирно проводил самый сладкий из медовых месяцев с одной экс-танцовщицей из театра Opéra. За несколько времени перед тем он даже отказался от посольства в Константинополь, лишь бы не разлучаться с нею. Этиолль ответил, что он прощает решительно все, но с тем только, чтобы его оставили в покое… Для m-me де-Помпадур этот отказ, выторгованный заранее, явился могущественным орудием… Она-де подчинилась, хотела снова войти под кровлю супружеского дома… Но муж её не пожелал этого… Она получила наконец отпущение своих грехов и… свое назначение придворной дамой. Но она не забыла того зла, какое причинил ей отец де-Сасси… «Мне ужасно хотелось-бы знать, – писала она графу де-Сен-Флорентин, – на столько-ли это человеческое отродье необходимо миру, на сколько оно для него неудобно»…

Затем в письме своем к архиепископу парижскому, обратившемуся в ней с просьбой об её посредничестве в пользу иезуитов, которых она, впрочем, всеми силами постаралась изгнать из Франции, – она говорит: