Ирина Соловьёва - В потоке творчества - путешествия и подвижничество. Терентiй Травнiкъ в статьях, письмах и дневниках. Книга четвёртая

В общей сложности на свои странствия по России Терентий потратил более четверти века жизни. Сначала Москву, потом Московскую область объездил, и везде, где бы он ни был, всегда записывал впечатления в дневник и фотографировал: «Даже не знаю, зачем я это делаю – езжу и езжу… Мне это интересно и необходимо, вот и весь сказ. Не знаю, как объяснить, но дальнейшее чтение созданных в дороге записей, воспоминаний что-то делают с моей душой, с моей личностью, как-то по-особенному расставляют все во внутреннем мире. Будто свет кто-то зажигает внутри меня, когда пишу, а позже перечитываю», – нахожу в его дневнике.

Как-то раз после очередного возвращения Травника из путешествия, кто-то из его друзей подметил, что когда он входит в отчий дом, то от него так и веет волей и покоем, дышится неуловимыми ветрами дальних странствий. Я и сама не раз встречалась с ним после таких поездок, замечала, что от Терентия и впрямь струится аромат свободы, льются пряные и пьянящие, терпкие возду̀хи дальних, неведомых мне далей.

Высокий – за 1,90 ростом, мужественный, всякий раз загорелый и обветренный, полный сил, здоровья и творческих планов, Терентий покорял присущей ему скромностью и неспешностью, так словно бы знал наперед то, о чем его должны были спрашивать, знал, а потому никогда не суетился. Вот и теперь, представший предо мною трогательный широкоплечий богатырь, этот свободный и красивый душою человек, излучал, как мне казалось, наивысшую степень доверия, будучи не способным на какую-либо мелочность, лукавинку, на привычные многим делишки и беготню. Это был русич в самом, пожалуй, верном смысле этого звучащего понятия, воспитанный на любви к Родине, уважении к родителям и трепетно-требовательном отношении к женщине. Таким Терентия знали многие, с таким Травником встретилась когда-то и я. Многогранный и непостижимый, он с легкостью превращался в ребенка: пытливого, доверчивого и любознательного, смотрящего на мир глазами широко распахнутой души и творил. Миг, и перед тобой студент, революционер-разночинец, вольнодумец из девятнадцатого столетия, способный смело и аргументированно обосновать свою позицию, свой взгляд на вещи. Еще мгновение и откуда-то из неведомых мне пространств появляется утонченный, меланхоличный поэт Серебряного века и читает лучшее свое стихотворение. Таким был и есть этот человек: до мозга костей русский, до невозможного столичный, по уши влюбленный в российскую старину, в её глубинку интеллектуал:

– нахожу и читаю я в его ранних стихах и верю, верю каждой строке написанной этим художником слова.

А ведь действительно, такие путешествия давали Терентию почувствовать не только внутреннюю раскрепощенность, но и духовную сосредоточенность, и ещё то, что сам поэт нередко называл «утешающим плачем его душеньки-души».

На мой вопрос о цели нынешнего путешествия, Терентий ответил, но как бы самому себе: наполниться, насытиться, вызреть и стать… «Знаешь, – очнувшись и теперь уже обращаясь ко мне продолжил он, – нравится мне Россия и всегда нравилась, как-то по душе мне Русь моя бескрайняя. Меня тянуло и тянет в пешие походы именно здесь, тянет в эту свободу, на эти красоты взглянуть, „тянет край заброшенный“… Помнишь, как у Есенина „край ты мой пустырь“, – вот меня-то этот „сенокос некошеный“, эти лес да монастырь и тянут. Я, можно сказать, не на шутку пристрастился к путешествиям, сделав их наиважнейшей составляющей своей жизни, своего духовного мировосприятия. Ты только представь, – тут Травник замер, и как-то тепло, несколько по-детски улыбнувшись, продолжил, глядя куда-то далеко-далеко, – колокольный звон, свечи, ладан, аромат с покосов, пыль дороги и дурманящий запах стойла, а во всем этом с тобою душа, не что-то, а твоя душа – покорная, понимающая, тихая, как девица пред суженным. Вот так-то! А без нее я и не ездил. Что еще делал? А разное: записывал впечатления в дневниках, задавал вопросы встречным людям, зачастую очень умным и знающим, получал ответы, делал выводы и писал… Вероятно таким образом, я неосознанно копировал важные моему эстетическому вкусу черты ищущего славянофила позапрошлого века. Может оно, всё моё творчество, и питалось этими ассоциациями… А впрочем, почему может? Конечно же питалось! И не только питалось, но и цвело, и плодоносило от собранных за время путешествия впечатлений. Сколько замечательных мгновений познало и испытало таким образом моё сердце, когда я, за тысячу верст от дома сидел с альбомом, делая наброски, или что-то напевал, сочиняя музыку, или просто писал стихи, заполняя увиденным дневники. Понимаешь, это особое, скажу я тебе, счастье – творить в таком состоянии. Оно во мне с юности поселилось. Зернышком малюсеньким кинуто, вот и складывалось оно, зрело, росло десятилетиями, а теперь выросло, стоит и не разрушается ни при каких условиях, потому как в нём и правда, и любовь Божия».