Ирина Соловьёва - В потоке творчества - путешествия и подвижничество. Терентiй Травнiкъ в статьях, письмах и дневниках. Книга четвёртая

«Кто мне скажет, что не так с Терентием бывало, – рассказывает мне Андрей П., – не поверю. А вообще-то Русь, она такая. Это мы просто сами наглеем, вот и все. Кстати, оно очень заметно в провинции, если городские наглеют. Но я это редко видел, обычно городские тихие-тихие приезжают, как и деревенские в город».

Приехала в гости к Алексеевым – к Травнику, сели за чай, разговорились. «Как-то раз ко мне домой в Москву приехали наши дачные строители, Сашки́, как мы их называем, – делится Травник, – один высокий, худоватый, а другой пониже, коренастый, голубоглазый и с бородой, эдакий русский-русский мужик. А дело зимой было. Так вот, помнится вошли оба в квартиру, стоят в прихожей и озираются, говорят, как, в хоромах оказались. Прошли на кухню, шапки меховые поснимали, сели оба, на колено шапки положили и замерли. Сидели, сидели, тут Сашка, тот что покоренастей, и спрашивает: «Как это вы, городские, здесь вообще живете? У меня и в курятнике свободней, а у вас на кухне не повернешься. У нас, бывало, выйдешь с дома, так сразу поле. Да, не позавидуешь вам, тоска, маятно в городе».

Сашки́

– Всегда вспоминаю эти его слова, – задумчиво проговорил Терентий, – лет с десять, как его не стало. Рукастый и смекалистый был мужик, до невозможности русский этот самый голубоглазый Сашка. Улыбался так, что глаза аж синевой плескались. Зубы, что перлы – крупные, белые… Здоровье лошадиное, а вот попивал. Как-то раз запил крепко он, года три «погудел», да и спился мужик… И это тоже правда наша, правда русская. Почему в России, в какую деревню ни приедешь, в какое село ни явишься, всюду одни бабы да девки, мужиков и не видно? Спились мужики-то, вот и всё. Пьянство для России, тема особая. Пить стали не меньше, а как пили, так и пьют. Пьянство оно совсем русским стало. Как-то умудрилась и соединилась русская водочка с душой русской. Заметил, что забулдыги, в основном, очень душевные люди. Они и помогут тебе, и съестным поделятся и на разговор выведут, душу раскроют, а если что, то и пошлют куда подальше».

Слушаю Травника и диву даюсь, сколько в нем знаний, сколько впечатлений – слушать не переслушать. Вечерами, когда расходимся, то возвращаюсь к его записям, дневникам, письмам. Он может особо за этим и не следил, я имею ввиду за письмами – напишет и забудет, а я вот все годы, что знаю его, собираю их. Как чувствовала, что пригодятся. Вот время и пришло – пригодились и письма, и мои комментарии к ним.

Из дневника поэта-путешественника :

Многие годы, странствуя по Руси, я, забредая в то или иное сельцо или деревеньку, обязательным долгом считал посещение местного кладбища, дабы помолиться о душах, погребенных в этих краях людей. На сегодня у меня сохранилось немало записей об этом в дневниках. Каждый раз, блуждая по погосту и вслушиваясь в его тишину, многое проявлялось в моей ищущей душе. Может эти отклики и были тем, что постепенно повлияло на мое мировосприятие, научило видеть и чувствовать через стену текущего бытия. Мое творчество во многом складывалось под влиянием этой темы. Ну как без нее, как без вопрошания о смысле своего прихода в эту жизнь. Тайна смерти будет вечной, ибо через нее человек и пробуждается, совершенствует свой путь, каждый раз находя все новые и новые ответы, приближающие его к недостижимости.

В бытность неофитства я часто ходил в Донской монастырь и там, в заброшенном некрополе, среди замшелых надгробий писал свои первые стихи, рассказы и статьи. Именно там я в начале 90-х спасался от невыносимого шума города суеты. Монастырь открылся, но был запущенным. Ощущения величия времени, так явно читавшиеся в мраморных склепах повлияли и на создание мною коллекции акварелей «Тихий свет», где немалую долю занимают работы с изображением именно Донского некрополя. бродил по кладбищу, дышал тишиной, иногда подходил к надгробиям и прикладывал к ним ухо, что-то выслушивая и так до вечерней службы. Со мной был термос с компотом, блинчики и свечи, так с молитвой и трапезой я поминал «здесь и повсюду лежащих православных». Однажды на одном из надгробий я нашел надпись. Это была черная гранитная стелла середины 19-го века. На нем не было ничего сказано о погребенном человеке, ни единого слова и лишь одна надпись золотом гласила: «До свиданiя».