Дмитрий Быков - Карманный оракул (сборник)

Ах, не с того начали. Да и всегда начинали не с того. Сначала думали, что ежели все отнять да и поделить, то вырастут прекрасные новые люди нового мира. Потом – что ежели все поделят между собой те, кто лучше умеют биться за кусок, настанет царство свободы и справедливости. И никто так и не удосужился объяснить, что будущее настанет тогда, когда люди примут какие-никакие принципы и готовы будут их отстаивать. Тогда и история перестанет повторяться, и государство четко осознает границы своих полномочий. Гражданином свободной страны называется не тот, у кого есть коттедж и проект, а тот, у кого есть твердое понятие о свободе, праве и законе.

Но, чтобы это усвоить, понадобится, боюсь, еще один круг…

Публика, подобная описанному здесь любителю стабильности, сама сейчас радикализировалась. Но сделала это полушепотом. Просто теперь их не надо ни в чем убеждать – они все поняли.

В последнее время суперактуален запрос на ценности рода и семьи. Есть даже Русское Общественное Движение – аббревиатуру составьте сами. Фильм «Бедные родственники» – о том, как разрубленное тело народа срастается, невзирая на все жульничества, обломы и хитрости властей, – начинает триумфальное шествие по экранам. «Родственники» – обобщающее слово Павла Лунгина при длинном ряду однородных членов, которые наше кино выстраивает еще с насквозь фальшивой михалковской «Родни» (1982): «Мой американский дедушка» – «Американская дочь» – «Мама» – «Папа!» – «Брат» (1 и 2) – «Сестры» – «Свои». Как правильно писала Виктория Белопольская, инстинкт родства – последний, который вообще остается. Падают идеологические скрепы, исчезают интеллектуальные совпадения (поскольку интеллектуальная жизнь сходит на нет) – и правит бал дремучий, темный, древний корень: та самая родовая общность. Этот мне брат, а вон тот не брат.

Нас в последнее время усиленно призывают вспомнить родство, громко напоминают о семейных ценностях, ориентируют кино на семейные фильмы, а телевидение – на семейные же аудитории; в прессе пестро от рубрик типа «Родовое гнездо» и «Земля предков». Переориентация, в общем, в духе времени: когда никаких других ценностей нет, приходится опираться на имманентные. Нечто подобное происходит в мире зэков или военнослужащих первого года службы: все отняли, осталось происхождение. «Он мой зема, земеля». Возникает братство по этому врожденному безличному признаку: родились на одной улице – вот и братья.

Христианство такой подход стало отвергать, едва появившись. Оставь мать и отца (чти, но оставь!) – и следуй за Мною, потому что враги человека – домашние его. Пастернак в одном из писем к сыну, жалующемуся на трудности военной службы, писал: черта ли мне в кровном родстве? Мне Фауст, трагедию о котором я сейчас перевожу, ближе тебя и любого другого члена семьи! Жестоко, согласен, и резко. Но какая-то правда за этим есть – в любом случае более светлая и смелая правда, чем уютная, пододеяльно-сундучная, затхловатая зависимость от рода, племени, корня.

Почему русские националисты абсолютизируют род – понятно. Для них ведь главное – аморализм: чтобы никакой морали вообще не было. Данный человек близок мне не потому, что я думаю, как он, или мне нравятся его сочинения, – нет: я должен любить его не рассуждая, потому что он из моего города, моего этноса. Отношения «свой – чужой» строятся в этой системе на том, что своих не выбирают. Родину надо любить не за то, что она благородна, гуманна, наводит в мире справедливость или бережет своих граждан. Родину надо любить по факту, за то, что ты здесь родился, и чем крепче она тебя сжимает в объятиях, тем экстатичнее тебе положено пищать в ответ. Так меня, матушка! Ты у меня одна, с рожденья дадена, что хочешь вороти – за все ножки поцелую.

Но любопытно, что этот родовой патриотизм национального извода, при котором понятие «свой» выше понятия «пристойный», а в основе любой оценки лежат архаичные ценности (знатность, возраст, лицевой угол), теперь постепенно распространяется и на прочие части идеологического спектра. Уже и либералы все чаще заговаривают о семейных ценностях, уже и уважение к старости считается непременной добродетелью молодости, уже и в литературе возобладал жанр семейной саги – и не только у всякого там Вересова в «Черном вороне», но у вполне мудрой Людмилы Улицкой в «Казусе Кукоцкого». Семья становится главной ячейкой общества, главной ареной борьбы, а хороший человек сегодня – прежде всего хороший семьянин. Тот, кто умеет заботиться о себе и ближних. Такой мировоззренческий поворот (а на деле – глубокий мировоззренческий кризис) понятен и логичен. У нации не осталось никаких ценностей, способных ее сплотить. Не зря сказал А льфред Кох, что у нас не один, а два народа, и ни единый из них пока не может взять верх. А что у всех общее? Правильно, семейственность и дом, на которых так легко помирить либерала с государственником. Вот веду я недавно ток-шоу о том, хороша ли семейственность в политике. Большинство левых и правых гостей сходятся на том, что порадеть родному человечку – не грех, а первый долг. Вот и помирились; хорошо, да?