Цви Найсберг - Грустные размышления об ушедшей эпохе

И все это как раз из-за той безлико же внешне верной, однако при всем том совсем этак безнадежно на редкость сколь еще чудовищно отягощенной всяческим донельзя излишним изяществом непомерно ведь безо всякой меры «пересоленной» и «переперченной» словесности.

А она между тем, хотя и впрямь-то являлась чем-либо более чем донельзя истинно уж умопомрачительно либеральным в ее чисто внешней, исключительно наружной, неистово одухотворенной всеми западными ветрами сути…

Однако где-то внутри себя все это до чего восторженно утопическое мироощущение неизменно таило сущий пожар чудовищно бесноватого средневековья, причем (опять-таки именно от самого полнейшего отсутствия какой-либо вполне светлой головы).

И это как раз подобного рода «страстная заноза спешного сокрушения всего того нечестивого зла» и несла в своем чреве тот самый смертоносный заряд, коим извечно-то всегда были напичканы (начинены) мозги всех тех тогдашних крамольников Раскольниковых.

А начинены они были той ведь самой исключительно на редкость изощренной жестокостью буквально ко всему тому издревле родному и давно, кстати, вконец им до чего еще навеки обрыдшему.

Причем то вовсе никак не пустые и праздные слова, следствие одного лишь крайне так до чего недалекого ума, – вот оно то, что пишет обо всем этом великий Лев Толстой в его бессмертном романе «Анна Каренина»:

«Либеральная партия говорила, что в России все дурно, и действительно, у Степана Аркадьича долгов было много, а денег решительно недоставало»

А ведь и вправду самым всеблагим задушевным настроем всех этих людей всенепременно ведь стала именно та еще европейская целесообразность, смертельным ядом всей своей ненависти совсем уж бездумно косившая несчастных аборигенов далеких земель, однако в самой-то, как она есть, просвещенной Европе ее применять было доселе никак еще пока вовсе не принято.

Но зато там, на неведомых дорожках, где и близко толком никак пока не укрепились все те исключительно естественные нормы европейской цивилизации, да и весьма изрядно затасканной внешне всецело уж поверхностно изящной культуры, абсолютно все было дозволено всем тем несущим ее мишурный и призрачный свет.

Правда, жизнь нисколько не безбрежна в ее тайных желаниях и намерениях, а свято место пусто никогда не бывает, так что если некий примитивный уклад жизни и уступает дорогу чему-либо очаровывающе идейному, то надо бы еще поглядеть, а не сулит ли – это горе, страданья и смерть для сколь многих простых людей?

Причем вовсе-то никак не для всех она действительно еще станет довольно-таки ПРОСТОЙ И ОБЫДЕННО БИОЛОГИЧЕСКОЙ, зато для столь обезличенно многих она как есть, и вправду попросту этак окажется весьма же явной кончиной духовной и будет – это так именно вследствие «имплантации в уме и сердце народа» совершенно чуждых ему пришлых идеалов.

И то само собою всегдашне проистекает от всякой той еще «великой» идеи насильственно революционного общественного переустройства.

Да и вообще от подобного рода благодушных веяний и впрямь безмерно ведь так и разило холодком до чего безбрежного океана леденящей логической правоты безо всяких же признаков хоть какого-то доброго человеческого сердца.

А, кроме того, революция еще изначально задумывалась именно для тех мест, где пролетариат был хоть как-либо развит, чтобы и вправду сколь ответственно иметь теоретически верную возможность действительно же проникнуться духом идеи, а не всего-то что взять да словить, столь быстро тающую на губах сахарную вату той самой несбыточно светлой мечты.

Да и сама по себе та идея была сколь весьма омерзительно догматичной, да и окрылялась она одной лишь кабинетной фантазией академика от опричных наук Карла Маркса, который украл все свои блестящие кораллы из мифов и снов порою излишне так воинствующе либеральничающей левой интеллигенции.

Мысль Маркса, как и понятно, вьется и вьется вьюнком вокруг древа всеобщих наработок социологии его времени, но главные ее координаты – это как раз ведь тот еще деспотизм на гребне совершенно пустой фантазии о некоем земном рае после более чем явного и вполне полноценного уничтожения всецело же мнимых цепей.

«Демосфен новых времен» язвил, как он мог, дабы людям было бы дано самим уж забрать себе все то, чего им не дал Бог!

А либералы «светлейших идей» просвещенного радикализма были и впрямь-то в сущем щенячьем восторге как от него самого, да так и от того сколь уж совсем до чего еще безрассудного переиначивания общечеловеческих ценностей во всех тех его псевдоинтеллектуальных потугах привнести в экономику вящие философские постулаты.