Валентина Краскова - Кремлевское золото

Не могу не привести выдержки из характеристики, данной Куприным, Ленину. Как раз в ней, как мне кажется, и кроется разгадка, почему призрак коммунизма так и не обрел своею успокоения.

«Но нет ни одного мономана, — говорит писатель, — который — как бы круто он ни владел своей волей — не проболтается рано или поздно, если косвенно затронуть его излюбленную, единую мысль. Это бывало и с молодым Лениным. Он не мог без увлечения, без экстаза, даже без некоторой красочности говорить о будущем захвате власти — тогда еще не пролетариатом, а — народом, или рабочими. Видно было, — свидетельствует Неведомский, — что он последовательно, целыми днями, а может быть, и в бессонные ночи, — наедине с самим собою, — разрабатывал план этого захвата во всех мелких подробностях, предвидя все случайности…

…Личная его храбрость всегда оставалась под большим сомнением. Может быть, он дорожил собою, как движущей силой, как самой тонкой частью революционной динамо-машины?

Мне приходилось от вольных и невольных, понимающих кое-как события и вовсе их непонимающих антибольшевиков слышать одну и ту же пошлую фразу:

«Хорошо им — Ленину, Троцкому, Зиновьеву, Горькому и другим! Получают они большие деньги от Германии и от евреев, а на остальное им наплевать.

Едят-пьют вкусно, живут во дворцах, катаются на автомобилях. Не выгорит их дело — убегут за границу. Там уже у них прикоплены в банках миллионы, в золоте и бриллиантах, и их ждет спокойная, сытая жизнь в собственных виллах, на прекрасных берегах южных морей…»

Такие люди — а их большинство среди врагов большевизма — напоминают мне легендарного хохла, который говорил:

«Если бы я был бы царем, то все только ел бы сало, и на сале бы спал, и салом бы покрывался, а потом украл бы сто рублей и убежал».

И когда я слышу эти фразы о германско-еврейских миллионах, то думаю:

«Голубчики мои? Если у вас дальше не идет воображение, то ведь в вас, право, говорит только зависть. Я заранее знаю: прочитав газетную заметку о бессмысленности убийства с целью грабежа, вы непременно скажите:

— Какой дурак! У убитого нищего оказалось в кармане всего 2 копейки, а в мешке — сухие корки. И из-за этого зарезать человека!

А если бы все же в нищенском мешке оказался миллион фунтов стерлингов? Да если бы все это сделать умненько, без следов? А? О чем вы задумались, ярый контрреволюционер-«антибольшевик»?

Я не говорю о Зиновьеве. Его нежный желудок органически требует куриных котлет, икры и доброго вина, а Зиновьев так необходим для улучшения революции. Я не говорю о Горьком, Шаляпине, Луначарском — они эстеты, они хранители вечного искусства, нельзя их не поставить в исключительные условия жизни, не уберечь от утомительных, иссушающих ежедневных забот.

Я говорю о Ленине. Ему ничего по нужно. Он умерен в пище, трезв, ему все равно, где жить и на чем спать, он не женолюбец, он даже равнодушно хороший семьянин, ему нельзя предложить в дар чистейший бриллиант в тридцать каратов, не навлекая на себя самой язвительной насмешки.

Люди без воображения не могут не только представить себе, но и поверить на слово, что есть другой соблазн, сильнейший, чем все вещественные соблазны мира — соблазн власти. Ради власти совершались самые ужасные преступления, и это о власти сказано, что она подобна морской воде: чем больше ее пить, тем больше хочется пить. Вот приманка, достойная Ленина.

Но есть власть и власть…

Русский мужик (продолжаю басню о хохле) сказал:

«А я если бы был царем, то сел бы на улице, на завалинке, и кто мимо идет, так я его по морде, кто мимо — по морде».

Это уже, несомненно, высшее проявление власти, центральное утверждение своего «я».

…Но растраченное «я» — уже не «я». Один Пушкин из всех мировых поэтов понял, что такое сгущенность, апогей власти, когда он создал Скупого рыцаря. Властвовать, оставаясь по внешности безвластным, хранить в подвалах или в душе неиспользованную, не захваченную толпой и историей потенцию власти, как хотел бы гениальный изобретатель (хранить) в платиновом сосуде кусочек вещества, способного взорвать весь мир; знать, что могу, и гордо думать: не хочу… Нет, право, такая власть — великое лакомство, и оно не для хамов.

И в Ленине, — не в моем воображении, а в настоящем, живом Ленине — есть они, проскальзывают, эти героические черты. Так, одно время он усиленно готовил на кресло президента РСФСР тупого, заурядного человека Калинина, с лицом старообрядческого начетчика и с простой тверской душой, — свою марионетку под видом Всероссийского старосты. Так он присутствовал на своем собственном пятидесятилетием юбилее. Его не было, — он почивал на облаках, пока товарищ Луначарский и товарищ Ногин равняли его с Марксом, а товарищ Горький со слезами на глазах заявил, что Петр Великий — это лишь малюсенький Ленин, который и гениальнее, и всемирнее варвара-царя. Но когда у агитаторов заболели от усердия челюсти, он вышел, как всегда, скромно, беспритязательно и опрятно одетый, улыбнулся своей язвительной улыбкой и сказал: