Дун Цин - Чтецы

– Вам даже то, что я говорю, не понять…

А как доходило до «Если прибудет друг издалека, как радоваться этому?», то ученики думали, будто Конфуций радуется, потому что из далеких мест приехал его приятель.

– Ну где радуется-то? – возмущался старина Ван. – Как раз наоборот, священномудрый печалится: нет у него близких друзей рядом, не с кем поговорить. Именно поэтому приехавший из дальних мест человек становится другом; да и друг ли это – еще неизвестно. Может, завернет за угол и начнет браниться…

Ученики хором говорили, что этот Конфуций ненормальный, а старина Ван от разрывающей сердце печали пускал слезу. Поскольку обе стороны не понимали друг друга, ученики постоянно менялись, текучесть была высокая: восемь сёл на десять ли кругом – везде были ученики старины Вана, в каждой деревне. Там дядя и племянник вместе сиживали за одной партой, там старшие и младшие братья ходили – еще немного и, казалось, саженцы «Персикового сада» старины Вана заполонят всю Поднебесную.

Помимо преподавания у старины Вана была еще одна страсть. Два раза каждый месяц, по лунному календарю пятнадцатого и тридцатого числа, в полуденный час, он любил отправляться бродить пешком куда глаза глядят, большими шагами и никуда не сворачивая. Если кого-нибудь видел, то даже не здоровался. Иногда по дороге, а иногда и просто по полям. На пустырях, где и тропинок-то нет, сам прокладывал себе путь. Летом и зимой ходил так, что вся голова была мокрая от пота. Все думали сначала, что он просто гуляет, но это продолжалось из месяца в месяц, год за годом одним и тем же образом, то есть явно не просто так. Пятнадцатого и тридцатого, если вдруг дул сильный ветер, лил дождь и нельзя было идти, то от напряжения у Вана на голове вздувались вены. Хозяин, старый Фань, сначала не обращал внимания на эти его прогулки, но, когда так продолжалось уже несколько лет, насторожился. Однажды в середине дня старый Фань вернулся после объезда сёл, где собирал арендную плату, а старина Ван как раз накинул куртку и собирался выходить, так что они столкнулись у ворот. Старый Фань соскочил с коня, вспомнил, что сегодня пятнадцатое число по лунному календарю и старина Ван опять идет бродить, и спросил у него:

– Уважаемый Ван, ваши прогулки год за годом – что это, в конце концов, такое?

Старина Ван отвечал:

– Хозяин, не могу тебе сказать, объяснить не получится.

Раз не получится объяснить, так старый Фань и не стал больше спрашивать. В этот год на праздник Дуаньуцзе [65]старый Фань угощал старину Вана; ели они, ели – и снова всплыло старое дело, снова зашел разговор о его хождениях. Старина Ван много выпил, лег на угол стола и, плача, сказал:

– Всё только об одном человеке и думаю. За полмесяца накопится, так что в голове туман, хожу, разгоняю, тогда лучше становится.

В этот раз старый Фань понял, спросил:

– О живом или умершем? Может, о папаше? Нелегко тогда ему было отправить тебя учиться…

Старина Ван, продолжая плакать, помотал головой:

– Нет, не про него. Про него – так я бы не ходил.

– Если живой человек, то найди того, о ком думаешь, – и делу конец, – посоветовал старый Фань.

Старина Ван всё мотал головой:

– Не найти, никак не найти! Я тогда чуть жизни не лишился из-за того, что искал…

Старый Фань внутри вздрогнул, больше не спрашивал, только сказал:

– Беспокоюсь я: как время к вечеру, в пустынных местах ведь нечисто – не натолкнуться бы на что неожиданное…

Старина Ван низко опустил голову и пробормотал:

– Иду по течению, не разбираю, далеко ли, близко ли… [66]

И еще сказал:

– Встретиться с нечистым я не боюсь, если оно с собой поведет, так и пойду.

Ясно было, что напился пьян; старый Фань хмыкнул и ничего больше не сказал. Однако старина Ван тоже не впустую ходил: всё, что проходил, он помнил, и еще шаги считал. Например, спросят: от поселка до той лавчонки сколько будет? А он говорит: тысяча восемьсот два шага. А от поселка до усадьбы семьи Ху сколько? Он в ответ: шестнадцать тысяч и тридцать шесть шагов. От поселка до Фэнбяньцзао сколько? – Сто двадцать четыре тысячи и двадцать два шага…

Жену старины Вана звали Иньпин. Иньпин была неграмотной, но вместе со стариной Ваном вовсю занималась частной школой – каждый день считала студентов по головам, раздавала кисточки-тушь-бумагу. Старина Ван был косноязычный, а Иньпин умела говорить очень хорошо. Правда, она не толковала о науке, а пересказывала все соседские сплетни и новости. В классе ей не сиделось – как только старина Ван начинал урок, она тут же выходила и шла по соседкам, а там язык ее летел впереди ветра – молол обо всём, что в голову приходило. Через два месяца после появления ее в поселке она успела обсудить всех местных, а через три месяца половина поселка на нее обижалась. Люди обращались к старине Вану: