Денис Сдвижков - Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции [litres]

Становление этого нового концепта образованного человека проходило при ощутимом культурном влиянии извне. Наряду с «германским фактором» существенную роль в эпоху «медового месяца» франко-русского альянса и популярности «русского романа» сыграли бывшие вечные ученики французов. Люсьен Эрр, один из отцов-основателей интеллектуалов , помимо стажировки в Германии для изучения философии Гегеля поехал в Россию, вынеся оттуда опыт контактов с народнической интеллигенцией. Затем во Франции он близко познакомился с Петром Лавровым и его теорией «критически мыслящих личностей» – понятием, заимствованным, в свою очередь, у немецких левогегельянцев. Эрр фактически повторяет ее, выделяя три типа личностей. К высшему типу, как нетрудно догадаться, принадлежат «те, кто осмеливается доводить свои идеи до конца».

«Партия интеллектуалов» осознавала себя в противовес «партии порядка»: «универсальность» против «почвенничества», авангард против традиции, Вольтер против Жанны д’Арк. В противоположном лагере были попытки обозначить себя иначе – «интеллигентами» ( intelligents ) или «интеллигенцией» ( intelligence ). Но с течением века интеллектуалы утвердились на этом поле победителями, и слово формально потеряло политический подтекст. Хотя по умолчанию интеллектуал по-прежнему подразумевал левого, или «гошиста» ( intellectuel de gauche ). Общественная позиция – в сознательном отдалении от институтов принятия решений. Это нежелание взять на себя ответственность решения и контроль за его выполнением, прямо противоположные этике среднего класса.

Несмотря на большое символическое притяжение интеллектуалов-дрейфусаров и их конечную победу над противным лагерем, они оставались активным меньшинством в академическом и творческом мире Франции – в численном отношении не более трети от занятых в этой сфере. С другой стороны, такое соотношение сил давало и дополнительный смысловой эффект (искатели истины всегда в меньшинстве), а равно прекрасно подходило к осознанно занятой общественной нише, которую американские исследователи окрестили «гордой маргинальностью» ( proud marginality ).

Сознательная маргинальность проявлялась и в непропорционально высокой доле среди интеллектуалов национальных и религиозных меньшинств: протестантов, евреев, эльзасцев и других не-французов с французским гражданством. Эксклюзивность определяла их общественную жизнь: наряду с еще вполне не опереточными масонскими ложами и «философскими обществами» ( sociétés de pensée ) в начале XX столетия эти завзятые республиканцы вполне могли посещать даже старорежимные салоны, например, «четверги» «красной маркизы» Арконати-Висконти.

Главная форма социальной активности интеллектуалов – активное, но ограниченное по масштабам вмешательство в политические процессы путем мобилизации общественного мнения, «ангажирование» ( engagement ). Такие акции были рассчитаны на массовый отклик с обязательной тотальной мобилизацией прессы. Но по своей сути идея и реализация носили элитарный характер, с опорой на символический вес отдельных громких имен вроде Золя. Таким образом, intellectuels представлялись элитой – но элитой универсальной, в отличие от бюро- и плутократических буржуазных элит.

В пику Наполеону интеллектуалы определяют себя как коллективного идеолога , своего рода политрука при обществе: «образованный человек <���…> который с необходимостью является человеком политическим, производителем или потребителем идеологии». Отношение интеллектуалов к государству при этом двойственное: часто сами государственные служащие, они стремились не «раствориться» в нем, как немецкие мандарины, а желали брака по расчету. На первом плане отношений с государством – ключевое понятие «автономии». Имеется в виду не академическая свобода в духе Вильгельма фон Гумбольдта, а возможность независимой общественно-политической позиции и активного политического вмешательства.

Французская модель, в свою очередь, очень скоро стала оказывать влияние на соседей, прежде всего за Рейном. Немецкий интеллектуал – Томас Манн в полемике со своим братом Генрихом называет этот тип литератором – в пику «аполитическому» образованному бюргеру выстраивал свое самосознание безусловно ангажированного участника общественной жизни, критичного по отношению к господствующим моделям и социальным иерархиям.

После Первой мировой войны в трактате о «Предательстве интеллектуалов» ( La trahison des clercs , 1927) Жюльен Бенда теоретизировал представление о жрецах светской религии, определяющее для самосознания поколений французской интеллигенции начиная с Просвещения, и выступил за их внепартийную «надмирную» позицию. Как всегда в таких случаях, однако, грань тонка: сам Бенда стал с 1930‐х compagnon de route (попутчиком) коммунистов, а после войны даже защищал политические процессы сталинизма, сравнивая их с делом Дрейфуса.