Денис Сдвижков - Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции [litres]

1905 год впервые продемонстрировал, как быстро власть над умами может претвориться в политическую. Добившись практически монополии на роль властителей дум и обеспечив в лице третьего элемента земства властные полномочия на местах, интеллигенция в новых политических условиях стала претендовать на большее. Триумф первых выборов в парламент и, несмотря на все ограничения, реальное влияние интеллигентского лобби в Думе готовили основу для новых славных дел.

Существование временно-правительственной России февраля – октября 1917 года настолько кратко и эфемерно в условиях распадавшейся империи и мировой войны, что судить, стала ли она воплощенным наконец идеалом «другой», интеллигентской России, сложно. Проще определить итоги негативные. 1905 год, несмотря на все разочарования, оставил иллюзию возможности «общего дела» под водительством интеллигенции и создал влиятельные политические силы, которые такое водительство воплощали – прежде всего это партия конституционных демократов (кадетов). В 1917 году с исчезновением общего врага исчезла и иллюзия «всенародного» общего дела. А с ней власть властителей дум. Даже с учетом очевидного давления большевиков менее 5% у кадетской партии на выборах в Учредительное собрание в ноябре 1917 года все-таки остаются бесславным результатом, не обещавшим «профессорский парламент» в духе немецкого 1848 года или хотя бы нашей Первой думы 1906 года. На фоне радикализации имперского общества и распадения его на классы и нации бессилие и вакуум государства в 1917 году стали очевидны всем и приписывались так или иначе «интеллигентной» власти, которую потом «подобрали» большевики. Этот хаос надолго впечатался в наше историческое сознание: «Когда будете делать политику, дети, / Не забудьте сказочку об этом кадете».

Осознав глубину пропасти, в которую прорыв к власти либеральной интеллигенции вверг страну, даже симпатизанты поминали опыт ее политической активности незлым тихим словом про то, что прекрасными намерениями вымощена дорога в ад. К бывшим земским врачам и присяжным поверенным надолго прилипли эпитеты «прекраснодушных», «хныкающих» и так далее, с которыми остаткам интеллигенции предстояло жить в Советской России. И тем, кто выживет, – читать про себя в первом томе (Москва, ОГИЗ, 1935) Толкового словаря под редакцией быв. приват-доцента быв. Императорского Московского университета Дмитрия Николаевича Ушакова: «Интеллигент – человек, социальное поведение которого характеризуется безволием, колебаниями, сомнениями (презр.)». «Ешь, негодяй! – в отчаянии кричит Варвара из „Золотого теленка“, тыча бутербродом. – „Интеллигент!“»

«Презр.» исчезло с реабилитацией интеллигенции вместе с офицерами или министрами , да. Но исчезло ценой того, что в советском бинарном делении общества новая интеллигенция на фоне масс laboratores (трудящихся) приравнивалась к служАщим , и про «свободное парение» и «свободные профессии» можно было забыть.

А с другой стороны… С другой стороны, нелишне будет вспомнить лестный отзыв полковника Роббинса, руководителя миссии американского Красного Креста, о сменившем Временное правительство Совнаркоме: «Если основываться на количестве книг, написанных его членами, и языков, которыми они владели, по своей культуре и образованности он выше любого кабинета министров в мире». Радикальный материализм и сциентизм большевиков вполне включал их в список наследников интеллигенции XIX века. В их известный план монументальной пропаганды кроме «пламенных революционеров» входил, к примеру, и (прижизненный) бюст Вильгельма Рентгена. В этих лучах большевистский переворот выглядит скорее как победа одной группы интеллигенции над другой. Победили потому, что у большевиков изначально ставилось во главу угла их программы завоевание власти не умственной, но реальной. Завоевание «горсткой» профессиональных революционеров-интеллигентов, которые транслируют свои идеи в низы. Это главное ноу-хау Ленина в сравнении с массовыми социал-демократическими партиями Запада. Но это и наследство ранней эпохи русской интеллигенции, идущее еще от Герцена («велико число или мало – это ничего не меняет») и от людей дела типа Петра Ткачева, для которого приоритетом был захват власти и установление диктатуры «революционного меньшинства». Пока и победителей, и побежденных в свою очередь не ликвидировали менее образованные, зато более изощренные в борьбе за власть соратники.