Константин Лагунов - И сильно падает снег

Очерк побывал, наверное, во всех именитых «толстых» журналах страны. Мне советовали закруглить, притушить, притупить, сократить. И я сокращал, закруглял, снимал обобщения, словом, ловчил. Но и после этого рукопись неизменно возвращалась автору.

Читали ее и многие известные писатели. В письме от 18 октября 1982 года Федор Абрамов, в частности, писал:

«С самым живейшим интересом прочел Ваш очерк. Значение его трудно переоценить: ведь, если не ошибаюсь, это первая работа, первое исследование о Сибирском восстании 1921 года, о котором многие из нас и слыхом не слыхали. И приходится только удивляться, как Вы один своротили такую глыбищу!

...Нет, нет, нам еще придется, и не раз, воротиться к теме: судьба русского крестьянства в революции, если, конечно, мы хотим хоть что-то понять в многострадальной истории нашей... Нельзя ли Вашу работу оставить у себя? Ведь такие исследования, как Ваше, надо читать и читать.

Не думаю, что в скором времени Вам удастся напечатать Ваш очерк...».

Печальный прогноз Федора Абрамова полностью подтвердился. И когда я смирился с судьбой, спрятал обкорнанную, порядком выхолощенную рукопись в свой архив, грянула перестройка с ее неправдоподобной гласностью. Вновь замаячил огонек надежды, и опять я пошел со своим очерком по тому же кругу, из журнала в журнал. На двадцать втором году после написания (1991) сокращенный вариант «Двадцать первого» показался в провинциальном оконце. Мизерный пятитысячный тираж его не перешагнул границы Земли Тюменской. И все же... Лишь после этого я извлек на свет Божий все свои архивные тетради, состыковал все 14 вариантов очерка, восстановил сокращения, многое переосмыслил и переписал и с робкой надеждой передаю сей труд на суд читателей.

Далекая, раздольная Сибирь исстари манила нищего, замордованного российского мужика, суля ему Землю и Волю. Со всех концов необъятной Руси бежали сюда доведенные до отчаяния холопы и крепостные; «государевы ослушники» бунтовщики, ратники мужицких полчищ Разина да Пугачева; раскольники, сектанты, еретики, гонимые православной церковью и властью.

Беглецов Сибирь встречала неприветливо. На многие тысячи верст щетинилась непролазная тайга с диким зверем, комарьем да гнусом. Переспелым тестом пыхтели и хлюпали бескрайние болота с топями, не промерзавшими в самую лютую стужу. Ни дорог, ни поселений, тот самый «край света», о котором плели небылицы странники да бродяги.

Чтобы прижиться в Сибири, предстояло прежде всего помериться силой с тайгой; рвать жилы, корчуя гигантские вековые кедры да лиственницы; научиться добывать дикого зверя, заготовлять впрок грибы и ягоды, солить, сушить, вялить рыбу. Новоселу-сибиряку нужно было досконально познать капризы и норов вероломной природы, постичь нелегкую науку промысловика – таежника.

Слабые духом и телом – гибли. Сильные – становились еще могутней. От года к году, от века к веку, от колена к колену крепчало, мужало стойкое племя сибиряков; сформировался их характер – неломкий, негнучий, упрямый и сильный; обживалась, хорошела городами да селами неоглядная матушка-Сибирь...

Сибирь двадцатого века – необъятный, мужицкий край. Сытый. Торговый. Богомольный.

Тучные плодородные земли, привольные сенокосы, бескрайние заливные луга. Тайга с несметными запасами отменной древесины, пушнины, дичи, кедрового ореха, ягод, грибов и целебных трав. Сотни тысяч рек, речек, речушек и озер, полных самой разной рыбы; от неповоротливого глупого карася до речного царя осетра-батюшки. По бесконечным голубым артериям Сибири днем и ночью плыли пароходы, караваны барж, бесконечные вереницы плотов.

Трудом, неустанным жарким трудом добывал свой достаток сибирский мужик. Труд его был плодотворен и результативен. «Крестьяне в Сибири... крепостного права не знали. Это – самые сытые крестьяне...» (Ленин).

В 1904 году на каждых двух жителей Тобольской губернии приходилась одна лошадь, а на каждых трех – две коровы. В военном 1916 году каждое хозяйство Тюменского и Ялуторовского уездов в среднем имело 3 лошади и 5,25 коровы. А каждое из 65349 крестьянских хозяйств самого богатого в губернии Ишимского уезда – 3,8 лошади и 7,5 головы крупного рогатого скота. В то же время миллионы российских крестьянских хозяйств были либо безлошадными, ибо обходились одной лошаденкой.

Приняв во внимание социальное неравенство сибирской деревни, легко представить экономический уровень ее наиболее зажиточной верхушки. Трезвые, работящие, предприимчивые крестьяне имели по 10 и более лошадей; по 15, 40 и даже по 100 голов крупного рогатого скота.