Константин Лагунов: И сильно падает снег

Из записи от 26.12.1968 г.:

«Второй день А. Т. говорит о рукописи Лагунова:

Удивительно, что всюду есть люди, которые что-то роют, ищут, находят, хотя никто их не заставляет этого делать. Наоборот. Ничего они сейчас за это не получат. Вот и Лагунов из таких. Он шесть лет копал и откопал что-то вроде Пугачевского бунта у нас в 1921 году. Антоновщина, о которой у нас много писали, не идет ни в какое сравнение с восстанием зауральских, сибирских мужиков. О нем в наших историях ни слова. И причина этого отчасти ясна: масштабы восстания ни с чем не сравнимы. По сути, это был мужичий бунт – «бессмысленный и беспощадный». Может быть, поэтому о нем молчат, что его трудно подвести под кулацкое восстание или эсеровский мятеж, хотя и кулаки, и эсеры там были. Да и масштабы восстания ни с чем не сравнимы, что, как это ни парадоксально, понуждает забыть его».

Из записи от 28.12.1968 г.:

«О рукописи Лагунова А. Т. вспоминает уже который раз... Посвятить не один год изучению безнадежного с точки зрения публикации материала, – для этого надо иметь немалое мужество. Я бы, не сомневаясь и не раздумывая, дал ему за эту рукопись кандидатскую степень, а может, и докторскую. Он шесть лет копал и откопал что-то вроде Пугачевского бунта у нас в 1921 году...».

Бывший при Твардовском членом редколлегии «Нового мира», известный советский критик и литературовед В. Я. Лакшин писал мне: «Вспоминаю, как был увлечен Александр» Трифонович полученным когда-то от Вас материалом о сибирском мятеже...».

После того, как доработанный мною очерк вернулся к Твардовскому, тот организовал научное рецензированием «Двадцать первого». В телефонном разговоре со мной Александр Трифонович сообщил, что есть положительные рецензии ученых, и очерк будет опубликован сразу после юбилейного номера журнала, посвященного столетию со дня рождения В. И. Ленина.

Но увы. Этому не суждено было сбыться: Александра Трифоновича отринули от «Нового мира». Новое руководство не посмело поступиться принципами большевистской «правды», и «Двадцать первый» снова повис в воздухе.

Встретясь на съезде российских писателей в 1970 году Александр Трифонович сказал мне:

– Не отчаивайтесь. Не все потеряно. Пусть рукопись останется у меня, я постараюсь ее обнародовать. Как-никак, а все-таки я – Твардовский...

Вскоре он тяжело заболел. А в апреле 1971 года я получил неожиданное письмо от А. И. Солженицына. Привожу его полностью:

«Многоуважаемый Константин Яковлевич!

От Александра Трифоновича я знаю, что Вы подали в «Новый мир» чрезвычайно интересные материалы о крестьянском движении в Сибири в 1920 – 21 гг., которые, однако, не могли быть напечатаны.

Сейчас А. Т. очень серьезно болен, и я не имею возможности установить, не остались ли эти материалы в его собственном архиве (в журнале их нет). А вероятнее всего, Вы взяли их назад.

Мое имя (Солженицын), я думаю, Вам в какой-то степени тоже известно и о чем-то говорит. Меня заинтересовали Ваши мемуары потому, что я работаю над сходной темой – те же годы, то же крестьянство, только не Сибирь, – и я предполагаю, что много относится к моей губернии, должно быть схоже. Эта эпоха и эта тема у нас не получила освещения правильного, и наш общий долг перед историей – сохранить и осветить, что можно.

Я прошу Вас подумать, могли бы Вы эти материалы дать мне для прочтения и для использования в любой той мере, которую Вы мне назначите?

Я мог бы взять на себя перед Вами обязанность и такую: сохранить Ваши мемуары неопределенно долгое время с тем, чтобы обеспечить их публичность, как только появятся первые условия для того.

Буду очень Вам благодарен за коротенький письменный ответ по адресу: Москва, Г-435, ул. Большая Пироговская, 37/43, корпус Б, кв. 60. Аничковой Наталье Мильевне (у меня своей квартиры в Москве нет, а в Рязани я не живу).

В случае Вашего благополучного решения, думаю, не будем пересылать мемуары по почте, а подождем оказии: поездки ли какого-нибудь моего знакомого в Тюмень (есть и жительница Тюмени, которую я могу попросить при случае), либо Вашей или Вашего знакомого – в Москву, и тогда занести по этому же адресу.

Жму руку.

С самыми добрыми пожеланиями...».

Мне не хотелось отдавать выстраданную рукопись в чьи-нибудь руки, и я уговорил жену Твардовского взять рукопись из бумаг Александра Трифоновича с условием, что после доработки я ее возвращу. Но вскоре оказалось возвращать-то некому...

Ушел из жизни Александр Трифонович, унес с собой и мою надежду на публикацию «Двадцать первого», и начались мои хождения по мукам, которые длились ни много ни мало два десятка лет! За эти годы рукопись дважды рецензировали в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, ее читали в Отделе науки ЦК партии. «Да, – говорили мне, глубоко интересно, важно, нужно, но...» Всех смущало и пугало то, что смутило в свое время Щербину: пересмотр надуманной, но зато узаконенной, одобренной верхами концепции. Старший научный сотрудник НМЛ доктор наук Андронов дал блистательный отзыв на очерк, вызвался быть его редактором, и отредактировал, убрав из очерка все, что противоречило историко-партийной концепции. Альянс с марксистской наукой не состоялся...