Елена Чудинова - Пляска красной смерти (угрожающие процессы в информационном пространстве в тенденциях и примерах)

Киев судорожно выискивал красных в рядах Ополчения. Иной раз — и находил. Ибо, смотрим выше, «свои» определялись по критерию национального самосознания, национальной взаимопомощи.

Но, пока у руля стояли люди белой идеологии, представить конфликт как столкновение коммунизма с антикоммунизмом не очень получалось.

Не помогали Киеву даже камлания Кургиняна, рванье Прохановым рубахи на груди «Я отдал под ружьё своего сына!» (аж, кажется, на целых четыре дня), «убивать-убивать-убивать!!!!», исходящее от Дугина, не способного своими руками убить даже мышонка.

Слишком уж смехотворно все это выглядело.

Киев не был способен на абсолютно необходимый ему прием: выставить квази-этнический конфликт как коммунистический-антикоммунистический.

И это было сделано из Москвы.

Белая идея показала такую жизнеспособность, что ее испугались.

Опустим механику, разговор без того выходит слишком длинён. Посмотрим на нынешнюю ситуацию. Не вражеские, но наши собственные телеканалы и газеты идут на фактическую подмену военных героев. Благо большинство либо убито, либо удалено с театра военных действий, либо… Либо еще хуже. Отсюда и упомянутый выше неистовый пиар Прилепина, геройствующего на Донбассе без отрыва от парижских ресторанов, постановочные фотографии с автоматом и в окопе. Прилепин давно уже сделался карикатурой. Но — удивления достойно! — сколько разумных вроде бы людей с уважением повторяет: «Захар воюет». Теперь у «Захара» появился «боевой товарищ» — Шевченко. С этим немного поспешили, общество чуть-чуть окосело от удивления. Но еще немного телевизора — и ведь кто-то поверит. Чем-то наподобие посла от ДНР в Москве числится коммунистка Дарья Митина, кстати сказать, едва ли способная построить фразу без подзаборной лексики.

С год назад я предупреждала одного журналиста из Донецка: «Не связывайтесь с этой клоакой — „Изборским клубом“». «А к нам больше никто не ездит, а они ездят», — с обидой отозвался тот.

Пояснения, думаю, излишни.

Рассказывать, как Новороссию, перед которой захлопнули дверь, вбивают в состояние второго Приднестровья, состояние безнадежное и мертвое, можно долго.

Но микрокосм разворачивается до макрокосма.

Новороссия — присказка страшной сказки.

Без красного окраса Россия не тянет на роль мирового злодея, жандарма Европы и Америки, империи Зла. Не тянет. Религии разрешены, «оппозиция» наличествует. Главные сложности в России — это благополучие ее собственного населения, а уж это-то кого заботит с точки зрения реалполитик?

Ну и как — при таком раскладе — «отнимать у РФ Арктику», как советует бойкий профессор ВШЭ?

А уж сколько у нас пресной воды, этой валюты грядущего века, приятных территорий, ископаемых. Но — нельзя же просто так отнять.

Неловко получается.

Каждое противостояние должно быть мотивировано в глазах читателя газет, теперь уже, не о наших газетах речь.

Чтобы конфликт с Россией не прекращался, она должна быть «красной». Она должна «нести опасность коммунизма»: даже если в стране не найдется ни одного идиота, верящего телевизору, телевизор будет вещать голосами Прилепиных и Прохановых.

Ибо очень сильный вопрос: для внутреннего потребления или на экспорт красят страну?

Странно-то как. Да уж, страшно сказать, не на внешние ли силы работает наше красное лобби?

Я не конспиролог. Я просто пытаюсь найти хоть какую-то логику в безумии дней. И то, что я нахожу, мне уж слишком не нравится.

Однако, не будучи конспирологом, я могла бы сказать, куда вывезены семьи и капиталы некоторых красных изоляционистов, упомянутых выше.

Прежде, чем убежать, крысы сами прогрызут хорошую дыру в днище корабля. Отнюдь не забывая, бойко кроша древесину, призывать нас «не раскачивать лодки».

Наш голос слаб, и, вероятно, будет еще слабее. И все же иного пути, чем путь до конца, у белых нет. Если надежда (не только для России, как думают слепцы, но и для всего крещеного мира, задевая отчасти и некрещеный) есть, она только в одном: быть верными себе. Остаться белыми, жить не по лжи, уповать на Господа.

Ничего более утешительного я сказать не могу.