Александр Яковлев - Выступления [Сборник]

Понятно, что надежда, питаемая верой, удалена на неопределенное расстояние во времени. Райские кущи, равно как и чистилище, не имеют координат во времени и пространстве. Идеал коммунистического общества тоже никогда не располагал четкими временными (и качественными) параметрами, которые позволяли бы хоть как-то определить, когда же и при каких условиях такое общество будет построено. Но именно отстраненная во времени спроецированность миропонимания на безоблачное будущее и делает благородную цель не просто привлекательной, но и великой.

Вообще заблуждения всякого рода — не просто ошибки, через которые продираются цивилизация, культура. И не только способ познания. Но, видимо, — постоянный спутник развития цивилизации, ее духовной сферы, исторически неизбежная часть прогресса сознания — и по содержанию, и по механизмам проявлений. Великая цель, отстраненная от реальностей, легко расставляет нравственные ловушки человеку и обществу. Она порождает иллюзию, будто ради достижения задуманного возможны и допустимы любые средства. Открывается обширнейшее поле для спекулятивной политики. Подобная идеология и становилась практикой всех насильственных революций.

Беда в том, что если авторитаризм порождается напряженностью условий существования, то, появившись на свет, он уже сам оказывается заинтересованным в консервации этих условий, дабы сохранить свое господство. Так происходит и сегодня. Постепенно в обществе складывается и авторитарная форма сознания, склонность к простым решениям, тяга к легкодоступной вере, а не к знаниям, потребность подчинения. В эту ловушку попадали все, кто оказывался в плену искусственных надежд. Когда человек из иллюзий строит жизнь, он творит чудовище.

Мы во многом остаемся рабами утопий. Вплоть до середины 50-х годов прошлого столетия еще действовала завороженность заявленной целью. Было еще далеко до понимания ее утопического характера. Его еще удерживал в своем плену фанатизм веры в завтра, диктующий свою логику поведения. Отсюда вытекал и характер власти — власти произвола.

В российской действительности догматизм как идеологическая основа тоталитаризма и авторитаризма веками культивировался в качестве нормы мышления и идеала одновременно. Культивировался не только властями и церковью, что понятно, но и светской и клерикальной оппозицией, а в позднейшее время во многом и интеллигенцией. Творить который мы склонны и сегодня.

Пожалуй, никто не подпадал под влияние авторитарных идей с такой субъективной готовностью, как интеллигенция. Она была не просто крайне малочисленна для столь обширной державы, но в значительной ее части оказалась маргинальным сословием. Разночинцы — вот кто составлял к концу XIX века ее ядро. Люди небогатые, с трудом получившие образование, практически лишенные по царской сословной системе тех гражданских и личных прав, которые соответствовали бы их интеллектуальному и образовательному уровню, их кругозору и социальным притязаниям. Люди очень часто с тяжелейшей личной судьбой. Сами нахлебавшись унижений, они хорошо понимали и положение простого люда. Но террористический характер действий, которые взяла на вооружение радикальная интеллигенция, чтобы изменить ход российской истории, был бессмысленным.

Вспомним еще раз такие заметные явления российской истории, как нечаевщина, ткачевщина, народничество, анархизм. Взращивалась губительная нетерпимость. На эту почву и пал марксизм в России. Марксизм, который был пропитан революционаризмом, идеологией насилия, рецептами прямолинейных решений, завораживающих утопий, что и делало его особенно близким тем настроениям, которые доминировали в России. Из этой смеси вылупился большевизм, который сполна использовал российское наследие. Впрочем, еще Достоевский говорил, что бунтовщики не могут вынести своей свободы и ищут, перед кем преклониться. И в этом идолопоклонстве перестают быть людьми и становятся пресмыкающимися.

Конечно, сыграло свою роль и то, что народ России, измученный тысячелетней нищетой, был настолько одурманен и сбит с толку обещаниями скорого земного рая, что оказался глухим к собственным сомнениям, поверил в ложь.

И до эпохи большевизма народу не было сладко. В XVI веке Россия воевала 43 года, в XVII — 48, в XVIII — 56, в XIX веке — более 30. В XX веке редкий год был мирным. И до сих пор воюем. Эта трагедия России не могла не оставить своего тяжелейшего следа в психологии народа, в его генетическом фонде, в самом сознании людей, привыкших к рабству и свыкшихся с постоянной и разрушительной военизацией сознания.