Вадим Гребенников - Перлюстрация. Перехват информации

Секретные чиновники регулярно информировали начальство о корреспонденции иностранных дипломатов, проходившей через Выборгский, Московский, Петербургский почтамты, и кратком ее содержании. С 19 мая по 31 июля 1749 года было подано 40 таких реестров.

Наибольшего успеха Гольдбах добился 4 июня 1744 года, когда им была прочитана шифрованная депеша французского посла Иоахима-Жака Тротти маркиза Шетарди в Париж. Этот случай стал хрестоматийным в истории криптологии.

Зная, что его письма на почте раскрывались, маркиз Шетарди был уверен, что прочитать его шифр было невозможно и поэтому легкомысленно писал об императрице, что она полностью предавалась своим утехам, была несерьёзна, глупа и распутна.

Накопив компромат на французского дипломата, А.П. Бестужев-Рюмин в дни, когда двор находился в Москве, нанес тонко продуманный удар. Императрице 5 июня был представлен доклад о поведении маркиза с подробными выписками из перехваченных донесений. Расчет оказался верным, и победа А.П. Бестужева-Рюмина была полной.

Думается, не случайно Х.Гольдбах 26 июля 1744 года получил чин действительного статского советника. Кстати, письма Шетарди от 6 июня в Париж, Берлин и Копенгаген также были перлюстрированы.

Именно с момента появления Х.Гольдбаха в штате КПД барону Ашу начали поступать распоряжения А.П. Бестужева-Рюмина тщательным образом копировать письма полностью, ни в коем случае не пропуская в них шифротекст. Всего Х.Гольдбах дешифровал 69 донесений министру иностранных дел Франции д’Алиону и ответов на них, а также письма Шетарди генералу Тейлю.

Из перлюстрированных писем императрица Елизавета Петровна узнала, что мать Екатерины, княгиня Иоанна-Елизавета, приехавшая в 1744 году с дочерью в Россию, согласилась быть осведомителем короля Пруссии Фридриха II. В итоге принцессе Ангальт-Цербстской с трудом удалось оправдаться, а ее матушку отправили домой.

Однако трудность состояла не только в дешифровке. Дело перлюстрации писем оказалось чрезвычайно сложным, таким, что требовало терпения, внимания и особых навыков, которые приобретались не сразу. Конверты следовало раскрывать аккуратно, по возможности не нарушая их целостности. Дипломатическое письмо обычно помещали в конверт, который прошивали нитью и опечатывали сургучными печатями. Такое упакованное послание могло укладываться ещё в один конверт, который также прошивался и опечатывался.

О трудностях перлюстрации можно судить по письмам петербургского почт-директора Ф.Аша А.П. Бестужеву-Рюмину. Он рапортовал 29 февраля 1744 года:

«Покорнейше доношу, что я не премину списываемые унтер-библиотекарем Таубертом копии с оригинальными письмами прилежно сличать и находящиеся иногда погрешности в письме или цифири переправлять… Не меньше ж я и пробу хотя делал, возможно ли заклеенные письма вскрыть, не повредя приметным образом куверта. Чего ради я подобно тот куверт сам заклеивал и оно, паки высушедши наперед, паки вскрыть старался, но как без мочения до того достигнуть нельзя, то бумага не токмо зело замаралась, но и со всякою удобовымышленною субтильностью однако ж таким образом вскрыть возможно не было, чтоб оной куверт по некоторым местам не изодрался. И тако по сей мне неудачной пробе заключать можно, что таковые заклеенные куверты без подання о том явных знаков вскрывать нельзя».

В другом письме Ф.Аш подробно описывал процесс перлюстрации 3-х пакетов, один из которых был отправлен прусским посланником бароном А. фон Мардефельдом в Берлин, другой — секретарем посольства Варендорфом в Кенигсберг и третий — сотрудником посольства Латдорфом к брату в Ангальтенбург. Руководитель перлюстрации докладывал:

«Последние два письма без трудности распечатать было можно, чего ради и копии с них при сем прилагаются. Тако же де куверт в придворный почтамт в Берлин легко было распечатать, однако ж два в оном письме, то есть к королю и в кабинет, такого состояния были, что, хотя всякое… старание прилагалось, однако ж… отворить невозможно было… куверты не токмо по углам, но и везде клеем заклеены, и тем клеем обвязанная под кувертом крестом на письмах нитка таким образом утверждена была, что оный клей от пара кипятка, над чем письма я несколько часов держал, никак распуститься и отстать не мог. Да и тот клей, который под печатями находился (коли хотя я искусно снял), однако ж не распустился. Следовательно же, я к превеликому моему соболезнованию никакой возможности не нашел оных писем распечатать без совершенного разодрания кувертов. И так о я онные паки запечатал и в стафету в ея дорогу отправить принужден был…».