Георгий Кублицкий: Таймыр, Нью-Йорк, Африка... [Рассказы о странах, людях и путешествиях]

Я поднялся на мостик.

Скрытое тучами ночное солнце вдруг выбросило вверх, в их плотную синь, купол золотого, совсем не закатного пламени. В рубке было человек шесть, насмотревшихся на речные закаты и восходы, но никто прежде не видел ничего подобного. Будто там, у горизонта, произошла неведомая космическая катастрофа. Стали вспоминать, что неподалеку от этих мест когда-то упал знаменитый Тунгусский метеорит.

Да, было для Никитки много нового, необычного в этом путешествии. Чего стоил, например, диплом, где был изображен белый медведь в боярской шубе, а сургучная печать Полярной звезды удостоверяла, что землепроходец такой-то через линию, именуемую учеными мужами Северным Полярным кругом, в Арктику переступил и часть крови своей тунгусским комарам безропотно, послушно отдал…

В заполярном порту Игарке мы шагали по бетонным плитам, положенным на улицах в топь тундры, и наблюдали погрузку иностранных морских кораблей, пришедших за сибирским лесом. В Дудинке искали дом полярного следопыта Никифора Бегичева, ели свежую оленину, провожали на вертолетной площадке геологов, улетавших в тундру на разведку газовых месторождений.

А потом поезд заполярной железной дороги доставил нас из Дудинки в Норильск… и кончился Таймыр, кончился Север!

— Как в Москве, только всё меньше, — твердил разочарованный сын.

Я говорил, что это как раз и замечательно — ведь вон куда забрались, а попали в большой, благоустроенный, красивый город. Верно: и здесь высотные дома, как в Москве, но ведь стоят-то они на сваях, забитых в толщу вечной мерзлоты. Никитка кивал головой, однако добавлял:

— А в Игарке интереснее. Какой же здесь Таймыр? Видишь, плавательный бассейн, как у нас на Ленинградском проспекте. И гладиолусами везде торгуют.

В норильском музее Никитку рассмешил литой ключ необыкновенной величины, под котором прогибался столик. Этим символическим ключом новоселы «открыли» дверь квартиры в Солнечном проезде: именно там в числе прочих квадратных метров оказался миллионный, построенный для норильчан.

Миллион, впрочем, Никитку ничуть не удивил. Его занимало другое: смог бы он «выжать», этот ключ одной рукой?

И уж конечно, мой сын не обратил никакого внимания на большой портрет пожилого бородатого человека, под которым была всего одна строка: «А. Ф. Миддендорф (1815–1894)». Норильчанам не требовалось пояснять, почему этот портрет висит на почетном месте.

Впервые я увидел имя Миддендорфа в начале тридцатых годов. Именно увидел. Меня, начинающего геодезиста-изыскателя, определили к картографу Нилу Сушилину. Он составлял для Географического общества карту Таймыра. В те годы на полуострове оставалось немало «белых пятен». Некоторые речки приходилось обозначать приблизительным голубым пунктиром — никто не знал точно, как они текут. Су-шилин чертыхался: Таймырское озеро, по данным одной экспедиции, было едва не вдвое больше, чем определила другая.

Вот тогда-то я и прочел выведенную тонким чертежным пером надпись на карте полярных окраин Таймыра: «Залив Миддендорфа».

А шесть лет спустя мне довелось побывать там, где проходил маршрут знаменитой Таймырской экспедиции путешественника. На месте нынешнего Норильска тогда стояли лишь бараки и палатки. Таймыр оставался еще малообжитым, а местами почти таким, каким его застал Александр Федорович Миддендорф, и это помогает мне теперь легче представить пережитые им злоключения и невзгоды.

Он родился в Петербурге вскоре после изгнания Наполеона из России.

Его отец, Федор Иванович, был профессором, а позднее директором педагогического института.

На лето семья уезжала в Прибалтику. По дороге навещали родственников в Ревеле — так тогда назывался Таллин. Ратуша с фигурой старого Тоомаса на шпиле, старинные каменные башни «Длинный Герман» и «Толстая Маргарита» возвышались над узкими улицами средневекового города, где нетрудно было вообразить себя странствующим рыцарем.

А потом пылила дорога, пересекающая край лесов и тихих озер. Повозка въезжала в ворота усадьбы — и начинались радости деревенского лета.

Мать Саши до замужества была простой эстонской крестьянкой. Жена профессора на рассвете ходила доить коров. С мальчиком не нянчились. Он, как и деревенские ребята, бегал босиком до первых заморозков.

Когда Саше исполнилось десять лет, отец подарил ему ружье — не игрушечное, а охотничий дробовик хорошего боя. Мальчик пропадал с ним в лесах и болотных топях.